Дарья Плещеева - Булатный перстень

— Почему?

— Нельзя… — при этом Нерецкий прижимал Александру к груди все сильнее.

— Вы не свободны? — спросила она.

— Я свободен, но… при этом — связан по рукам и ногам… Я не могу предложить вам себя, это было бы слишком жестоко…

Тут она вспомнила, как проницательные дамы определили Нерецкого одним словом: «не жених».

— Вы о болезни? Но есть доктора, есть Италия…

— Все сложнее, ей-богу, сложнее… Вы — единственная, кого я могу любить, и все, что было раньше, кажется мне химерой, сонным бредом… Клянусь, это правда! Мне никто не нужен, кроме вас, но быть вместе мы не можем.

— Да что за преграда такая? — возмутилась Александра. — Если в силах человеческих ее одолеть — одолеем вместе!

— Не преграда — ловушка… и не будем об этом… Я не знал, что могу так полюбить, вдруг и всей душой… Это плохо — что я не нашел в себе сил сразу отказаться от вас… Я думал — еще одна встреча, знаете, как больному — еще один глоток воздуха… И не сдержался…

— Я понимаю. И со мной то же самое. Я не знала, что могу отдать всю душу так, с первого взгляда… нет, с первых звуков голоса… Увидела я вас уже потом… я — ваша, ваша…

— Да… но нельзя… Я не могу вам ничего объяснить, но поверьте мне! — воскликнул он. — Мое положение ужасно, и если бы не наша встреча — я бы смирился… Да что я говорю! Смириться придется теперь мне! Есть вещи недопустимые…

— Вы говорите загадками!

— Я не должен был сюда приходить!

— Молчите, молчите…

Александра притянула к себе его голову, нашла губами его губы. Поцелуй был долгим и радостным. Таким долгим, каких раньше не бывало. И руки словно вырвались на свободу, пальцы проникали в щелочки, чтобы ласкать кожу.

Они пребывали в этом поцелуе, как в эфирном дворце, и все не могли покинуть его, хотя течение времени ощущали и даже удивлялись — как возможен столь длительный восторг?

Руки совсем осмелели. Они готовили оба тела к иному наслаждению словно сами по себе, независимо от рассудка. Но Нерецкий опомнился и прервал поцелуй.

— Теперь понимаешь? — спросил он хрипло. — Только ты… и проклятая ловушка!.. — и выбежал из кабинета.

Александра не стала его удерживать, опустилась в кресла и тихо засмеялась. Она была счастлива. Преграды — на то и преграды, чтобы их опрокидывать. Тут было за что побороться — и она радостно предвкушала борьбу и победу, и приз.

Забавная мыслишка заскочила в голову — если бы Михайлов не дался сразу в руки, все сложилось бы, возможно, иначе. Но Михайлов остался в прошлом, а Нерецкий уже звал в будущее.

Тут в кабинет вбежала Мавруша с воплем:

— Ай, тетенька, сударыня, Сашетта! — опустившись на колени, она обхватила Александру и спрятала лицо в складках ее юбки.

— Что с тобой? Что случилось? Тебя обидели? — забеспокоилась Александра. Мало ли что брякнул смольнянке причудливый Майков.

— Ай, нет, нет! Я счастлива, я так счастлива!

— Что стряслось-то?

— Ничего не стряслось! А просто счастлива!

Так Александра и не добилась от нее толку.

Выпроводив Маврушу, она подошла к окну. Белая ночь царствовала в столице. Откуда-то прилетал и исчезал любимый аромат сирени. Отныне сирень для Александры стала образом любви и восторга. Вдруг вспомнился латинский девиз иезуитов, о которых говорили недавно у Вейкартов: будет или не будет в столице иезуитский пансион, а коли будет — хорошо ли отдавать туда мальчиков?

— In hoc signo vinces, — произнесла Александра, представив себе знамя, сотканное из гроздьев сирени. — Во имя сего знамени победишь. Он будет моим!

Ероха брел по Кронштадту и искал воду. Воды требовалось немало, чтобы окунуться с головой, но не единожды, а столько, сколько нужно, чтобы прогнать хмель.

Но он потерялся. Когда Михайлов на рассвете в Купеческой гавани выпроводил его из яла, Ероха сперва прилег вздремнуть на какую-то лавку, а потом пошел не вдоль острова, а поперек, сильно удивляясь: где Итальянский пруд, где ведущий к доку канал, площадь перед Петровской пристанью, где Зимняя пристань?

Хотя на улицах, начертанных на кронштадском плане еще Петром Великим, было полно народа, Ероха не желал ни к кому обращаться. Он встал, покачиваясь и держась за голову, воссоздал умственно свой путь и понял — следовало от той скамьи не прямо идти, а взять вправо. Тогда бы и вода явилась в любом количестве.

Ероха повернул, и изрядно побродив, оказался на чьем-то огороде, долго спотыкался в грядках, затем вышел-таки к воде, но купаться в ней не отважился — это был грязный ров, окружавший с запада кронштадские бастионы. За рвом простиралась малообжитая часть Котлина. Ероха опять взялся за голову и несколько минут спустя понял свою ошибку.

— Долбать мой сизый череп… Я ж право и лево спутал…

Он повернул назад, и тут ангел-хранитель, видать, сжалился над ним — вскоре навстречу попалась знакомая физиономия.

— Майков! — заорал Ероха. — А я тебя ищу! Счастливая планида!

— Ты, сударь, кто? — строго спросил Майков, возглавлявший странное воинство, одетое кто во что горазд и с рожами самыми каторжными.

— Ерофеев я! Не признал?

— Знавал я мичмана Ерофеева, беднягу. Сказывали, совсем спился. Царствие ему небесное, — хладнокровно отвечал офицер.

— Да как же небесное? Вот ведь я!

— Ты не Ерофеев покойный. Ты — Ероха. Ступай, проспись, — и Майков повел людей к казармам.

Ероха подумал — и пристроился в хвост невеликой, в три десятка рыл, колонны. Он сообразил, что если этих голубчиков ведут куда-то с утра пораньше, то, видимо, будут кормить.

— Вас уже кормили? — спросил он крепкого сорокалетнего дядьку в грязном бархатном кафтане без единой пуговицы.

— Нет. А ты кто таков, чего пристал?

— А вы кто таковы?

— Гребцы мы, поди, таперича! Я так полагаю. Ее императорского величества коронные придворные гребцы! Желаешь с нами веслами ворочать? — полюбопытствовал дядька.

— Все лучше, чем в казематке вшей кормить, — добавил его товарищ.

— Да кто ж вы? — удивился Ероха.

— А мы люди штрафованные! Который за воровство, который — от людской злобы, иной — по роковой ошибке. Арестанты мы, голубчик. Видать, уж вовсе дело плохо, коли о нас вспомнили.

— Господи Иисусе, — только и смог сказать Ероха.

— Нас самолично господин адмирал Пущин встречал! — похвалился дядька. — Велел за государыню-матушку молиться, которая нас из острога вынула да в Кронштадт воевать загнала.

— Вице-адмирал, — поправил Ероха. — Главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Петр Иванович Пущин…

И стало ему очень грустно. Казалось бы, совсем недавно сам Пущин хвалил мичмана Ерофеева, предсказывал ему отменную карьеру, и что же? Да ничего хорошего. Толклись возле дружки приблудные, пьянчуги записные, в споры втравляли — кто кого перепьет. И ладно бы еще с горя, от несчастной любви! А то — из несуразного молодечества!