Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника

— Законное волнение наследника! — заметил, улыбаясь, Ришелье.

Аббат продолжал:

— Фейдо де Морвиль спросил меня, когда я видел своего дядю в последний раз. «Более двадцати лет назад, когда я был еще ребенком», — ответил я. «Черт побери! И с тех пор вы его не видели?» Я сказал, что мы переписывались, но я его не видел с тех пор, как он уехал из Франции в Брюссель около двадцати лет тому назад. Так как я ответил на вопрос, помню ли я его лицо, отрицательно, Фейдо казался не очень довольным. «Вы не узнали бы вашего дядю?» — повторил он. «Нет, — ответил я, — черты его лица совершенно изгладились из моей памяти». В ответ начальник полиции выразил сожаление, что пригласил меня, так как я не могу оказать ему ожидаемой услуги. «Но мне хотелось бы, однако, получить объяснение, — обеспокоенно заметил я, — относительно того, что случилось с моим дядей», на что мне возразили, что этот человек не мой дядя, а на мои сомнения добавили, что мой дядя, настоящий аббат, был убит преступником, который взял его титул и его имя, для того чтобы укрыться в Париже от преследований полиции.

На мое замечание, что дядя мне писал о том, что приедет, мне было сказано, что я сам признаюсь, что не могу его узнать, и что таким образом хотели использовать меня, чтобы лучше обмануть полицию. «Милосердный Боже! — воскликнул я. — Как зовут этого преступника, который выдает себя за моего дядю?» Начальник полиции ответил мне:

«Это имя я могу вам назвать, потому что оно довольно известно: это Рыцарь Курятника».

— Как! — оживившись, воскликнул король. — Фейдо арестовал Рыцаря Курятника?

— Да, государь, — отвечал Берни.

— Когда?

— Вчера вечером.

— А я ничего не знаю!

— Наверное, начальник полиции сегодня приедет в Шуази.

Услышав названное имя, Даже сделал шаг назад.

— Рыцаря Курятника! — прошептал он. — Того, который ранил мою дочь?

Таванн, стоявший возле парикмахера, бросил на него строгий взгляд и сказал ему шепотом:

— Молчите!

Услышав об аресте знаменитого разбойника, о котором было столько разговоров, все присутствующие переглянулись.

— Рыцарь арестован! — повторил король. — Очень рад. Но я все-таки не вижу, — обратился он к аббату, — какое же несчастье постигло вас?

— Много несчастий, государь! — вскричал аббат. — Во-первых, если бы Рыцарь не был арестован, я обнял бы его как дядю, а он назвал бы меня племянником. Он использовал бы меня, чтобы совершать преступления, и я, не зная того, был бы его сообщником.

— Действительно, — сказал король, улыбаясь, — но, к счастью, этого не случилось.

— Он убил моего дядю, который был очень богат, стало быть, он его ограбил, следовательно, ограблен и я.

— В таком случае, аббат, вас стоит пожалеть.

— Наконец, государь, для многих я теперь буду слыть родным племянником Рыцаря Курятника, и так как при этом будет беспрестанно произноситься моя фамилия, это может нанести мне очень большой вред.

— Рыцарь Курятника! — повторил король.

— Рыцарь Курятника! Рыцарь Курятника! — раздалось несколько голосов.

В комнате наступило минутное молчание. Вдруг раздалось громкое «Кукареку!»; король и придворные переглянулись с удивлением. Еще два «кукареку» раздались следом, потом все смолкло.

— Вот петух, запевший очень кстати, чтобы приветствовать конец истории Рыцаря Курятника! — сказал король.

В эту минуту в комнату вошел привратник и низко поклонился королю.

— Его преосвященство епископ Мирпоа спрашивает, удостоит ли ваше величество принять его? — сказал привратник.

— Епископ Мирпоа в Шуази! — удивленно воскликнул король. — Пусть войдет.

Людовик XV был вправе удивляться, услышав в своем увеселительном домике имя такого человека. Франсуа Бойе, епископ Мирпоа, друг покойного адмирала Флери, бывший наставник дофина, был одним из редких прелатов той эпохи, сохранивших среди развратного двора всю строгость нравов и простоту, которые создают могущество и славу духовенству. Родившись в 1675 году, Бойе был протеже маркизы де Ментеноль и, сильный своей верой и своими добродетелями, пережил время регентства — время царствования скудоумного смеха и гнусного разврата — так, что клевета не смела коснуться его. История мало говорила о Бойе, и напрасно, потому что он был одной из знаменитостей восемнадцатого столетия. Прелат с убеждениями, человек честный, холодный, суровый, неумолимый, но добрый, он был великим епископом, великим политиком и великим ученым. Член французской Академии в 1736 году, Академии наук — в 1738 году, Академии изящной словесности — в 1741 году, он открыто противился избранию Пирона, сказав с кафедры, что стыд развратных од перевешивал достоинство «Метромании». Это он в августе прошлого года, во время болезни Людовика XV в Меце, вместе с епископом Суассоном принудил иезуита Перюссо — духовника короля — не давать ему отпущения грехов, пока герцогиня де Шатору остается с королем. В то же время, несмотря на приказание, отданное самим Людовиком XV, который запретил королеве и своим детям выезжать из Версаля, епископ Мирпоа отправил Марию Лещинскую и дофина в Мец.

Когда королева приехала, король спал. Проснувшись и увидев свою жену рядом с суровым благочестивым прелатом, он глубоко растрогался и обратился к королеве:

— Простите ли вы мне все огорчения, которые я вам причинил?

Королева, бывшая добрейшей женщиной на свете, образцом снисхождения и доброты в роли дочери, жены и матери, была не в силах отвечать; бросившись на шею королю, она проплакала целый час, как говорится в Журнале болезни короля в Меце. Король не упрекал Бойе за то, что он привез королеву.

Совсем свежим доказательством упорства и могущества епископа было событие с герцогом Ришелье, происшедшее несколько недель тому назад. Сестра герцога, настоятельница в Руане, очень хотела получить место настоятельницы в аббатстве Боа, которое осталось вакантным после госпожи де Кариньян. Людовик XV, у которого герцог Ришелье был фаворитом, обещал в январе это аббатство сестре герцога. Мирпоа сам назначил другую настоятельницу, прямо заявив, что поведение сестры герцога кажется ему неприличным. Король не посмел ничего сказать. Взбешенный Ришелье напомнил королю его обещание, но король просил его не настаивать.

Обыкновенно епископ никогда не выезжал из Версаля. Дофин, имевший к своему наставнику большую привязанность, любил его общество. Никогда Бойе не приезжал в Шуази, куда не допускались королева и принцессы; никогда он не переступал порог этого замка, куда приглашали женщин с указанием приезжать без мужа (это очень странно, но по сути справедливо). Стало быть, приезд епископа должен был не только удивить короля, но и встревожить его. Выражение скуки и натянутости появилось на яйцах всех присутствующих. Дверь отворилась, и слуга доложил: