Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника

— Обещаю, друг мой.

Жильбер наклонился еще раз поцеловать руку молодой девушки и бросил на нее взгляд, исполненный бесконечной нежности; потом, прощально помахав рукой, он вышел из комнаты. Спустившись по лестнице, он встретил Нисетту, которая собиралась подняться наверх.

— Ах, я так беспокоилась, брат, — сказала она, — и решила пойти к Сабине. Ты так долго был у нее…

— Ступай, дитя, — ответил Жильбер, — но не заставляй ее говорить: ей надо отдохнуть.

Нисетта подставила брату свой лоб для поцелуя, потом бросилась к лестнице, как вспорхнувшая птичка.

Жильбер вошел в парикмахерскую. Фебо и Блонден, подмастерья, пудрили парики. Ролан, прислонившись лбом к стеклу, смотрел на улицу. Услышав шаги Жильбера, он обернулся.

— Действительно Рыцарь Курятника взят? — спросил он.

— Кажется, — ответил Жильбер.

— Наши соседи хотят иллюминовать дома в знак радости.

— Кукареку! — раздалось на улице.

— Шутка продолжается, — сказал Ролан, смеясь. — Мальчишки бегают по улице и подражают пению петуха.

— На что это смотрят все любопытные, собравшиеся около дома Рупара? — спросил Жильбер.

— На афишу, которую только что прибил полицейский. Это — обещание награды тому, кто прислал начальнику полиции письмо, полученное им третьего дня.

— Какое письмо?

— Объяснений никаких нет. Хочешь посмотреть?

Ролан открыл дверь парикмахерской и вышел на улицу, Жильбер пошел за ним. Любопытные бродили туда-сюда по улице, останавливались, разговаривали, смеялись.

— Рыцарь Курятника арестован, — слышалось со всех сторон.

Возле дома Рупара собралось человек тридцать; они были увлечены чтением афиши, обещавшей сто луидоров награды.

— Сто луидоров за письмо, посланное начальнику полиции, — говорил Рупар, — вот деньги, заработанные без труда!

— Уж вам не пришла бы в голову такая мудреная идея написать письмо, которое доставит сто луидоров! — сказала Урсула, пожимая плечами.

— Но… Но… Но… нельзя знать! Если я попробую, я напишу так крупно, как угодно. У меня почерк очень красивый — признайтесь!

— А вот и мсье Жильбер! — сказала мадам Жереми, приседая.

— И мсье Ролан, — прибавила мадам Жонсьер, улыбаясь. — Это смешно, — шепнула она, наклонившись к мадам Жереми, — с тех пор, как мсье Ролан стал женихом, он не хорошеет.

— Так же, как и Жильбер, моя милая. Я бы за него не вышла.

— И я.

— Кукареку! — закричал пронзительный голос.

— Заставьте замолчать этих шалунов! — возмутился Рупар.

— Кукареку! — повторил голос, но гораздо дальше.

— Ролан, — сказал Жильбер, — я оставляю тебя. Будь в мастерской в девять часов вечера.

Ролан с удивлением посмотрел на Жильбера.

— Куда ты идешь? — спросил он.

Третье «кукареку» раздалось вдали.

— Сегодня вечером в девять часов, — повторил Жильбер и ушел быстрым шагом.

Он направился в Пале-Рояль. На углу улицы Траверсьер он повернул налево. Навстречу ему шел молодой человек, одетый, как клерк нотариуса — в черный сюртук и белый галстук, с бумагами под мышкой. Увидев Жильбера, он быстро подошел к нему и поклонился.

— Ужинают сегодня? — спросил Жильбер.

— Да, любезный начальник, — ответил молодой человек.

— А гости?

— Они сидят за столом в «Кабачке царя Соломона», в седьмом номере.

— Они ждут меня?

— Уже час.

Повинуясь жесту руки Жильбера, клерк удалился в направлении Сен-Рош. Жильбер пошел на улицу Брассри. Он вошел в последний дом на правой стороне улицы и оказался в темном, узком коридоре с низкими потолками, заканчивающимся сырой передней, откуда на второй этаж вела грязная лестница, совершенно не освещенная, с веревкой вместо перил. Поднявшись, Жильбер остановился. Он открыл дверь и вошел в небольшую комнату, в которой никого не было. Посредине комнаты стоял стол, на котором лежало письмо. Жильбер взял это письмо, распечатал и прочел, потом сказал с удовлетворением:

— Хорошо! Это уже шаг вперед.

На улице Ришелье, между улицей Бушри и улицей Траверсьер, возвышался отель Сен-Гийом, а возле этого прекрасного здания находилась та жалкая лачуга, в которую вошел Жильбер.

В ту минуту, когда он поднимался по грязной лестнице, перед отелем Сен-Гийом остановилась прекрасная карета, с гербом и короною виконта на дверцах. Кучер остался на месте. Лакей сошел на землю и вошел в отель. На кучере и лакее были, поверх ливреи, большие плащи с рукавами, защищавшие их от холода. Отель Сен-Гийом был не гостиницей, а домом для гостей, недавно открытым, и представлял собой что-то среднее между обыкновенной гостиницей и частным домом. Здесь останавливались богатые иностранцы. Карета, остановившаяся перед дверью, была пуста, в ней никто не приехал, а, видимо, должны были уехать. Слуга обратился к лакею отеля:

— Скажите моему господину, виконту де Сен-Ле-д’Эссеран, — сказал он, — что карета его ждет.

— Ступайте сами, — ответил лакей.

— Я не могу.

— Почему?

— Потому что мой господин запретил мне оставлять карету.

— В ней что, везут какое-нибудь чудо?

— Может быть, но вас это не касается! Ступайте и доложите моему господину.

— Иду, иду! — проворчал лакей, медленно поднимаясь по лестнице.

Слуга вернулся к карете. Прошло довольно много времени, потом послышался громкий голос и смех. Дверь передней с шумом отворилась, и молодой человек, смеясь, спустился по лестнице. Этот молодой человек, которому могло быть лет двадцать пять, был одет с чрезвычайным щегольством: серый с розовым костюм, бархатные полукафтан и панталоны, розовый атласный жилет, вышитый серебром, треугольная шляпа с галуном; пуговицы на полукафтане и жилете, пряжки на подвязках и башмаках, и цепочка часов были из бриллиантов с рубинами и оправлены в серебро. На безымянном пальце левой руки молодого человека сиял великолепный перстень: рубин, осыпанный бриллиантами, а в правой руке он держал табакерку, украшенную тоже бриллиантами и рубинами.

Спустившись вниз, молодой щеголь наклонил голову к правому плечу, а правую руку засунул в карман панталон.

— Право, милый, любезный граф, — говорил он, не оборачиваясь, — вы самый удивительный, самый ослепительный, самый фантастический человек, которого я когда-либо видел. Если вы захотите, вы будете через неделю предметом восторгов и обожания всего двора…

На последней фразе он обернулся назад. Выходивший из парадной двери отеля человек имел великолепный рост, бесподобную стать и благородную осанку. На вид ему казалось лет тридцать. Лицо у него было остроумное, выразительное, подвижное, очень смуглое, как у арабов; брови очень черные и густые; глаза блестящие, взгляд проницательный. Картину завершал костюм из коричневого бархата с темно-зеленым атласным жилетом, совершенно без вышивки. Но если по фасону этот костюм был прост и не изобиловал украшениями, все в нем говорило о тонком вкусе, в том числе и единственное украшение несметной стоимости, а именно: пуговицы и пряжки из бриллиантов необыкновенной величины.