Юрий Пульвер - Галерные рабы

Его подогнали к толпе полоняников, сняли с шеи аркан, привязали к общей цепи. Сафонка в изнеможении пал на траву.

Когда тело немного отдохнуло, мозг обрел способность чувствовать и думать, парень поднял глаза на товарищей по несчастью. Те смотрели на новичка с сочувствием и болью. Сафонка застонал от бессильной ярости и стыда.

Стоял день 26 июня 7112 года от сотворения мира. [2] 1604 года. Все даты далее даются по старому стилю христианского летосчисления.

Сафонка был ровесником Воронежа — вернее, той первой крепостцы, которая дала начало городу и быстро сгинула. Рождения ее он не видел. Но, несмотря на малый возраст, хорошо запомнил страшный конец.

Построенная на скорую руку стрельцами и другими служивыми людьми для защиты от татарских набегов, первая крепь была скорее сторожевым постом, нежели твердыней, способной выдержать сильный штурм или правильную осаду. Внешне она отвечала требованиям, кои в те времена предъявляли к украинным — пограничным городам: располагалась на хорошо защищенном мысе у реки, в центре естественной дуги, образуемой широкими берегами, лежала выше окружающей местности. Но стены ее были невысоки и тонки. Не имелось в них особой нужды. Татары редко пытались брать крепости, а старались запереть в них гарнизон, дабы спокойно грабить и брать полон в уездах.

Верно потому воинская служба Воронежа началась с неудачи — как говорится, первый блин комом. Набежал на него в 1590 году от Рождества Христова отряд лихих людей — литовцев да казаков запорожских — под водительством атаманов Дениса Селенского, Борана и Гусака. Разбойная эта ватага немало дел пакостных сотворила на Брянщине годом раньше. Разорила и пожгла многие дворовые села, убила десятки да полонила поболе двухсот крестьян, награбила чужого добра на пять тыщ рублев. Однако воронежцы про то не ведали, поверили в мирные намерения литовцев. А те обманом вошли в город и свирепствовать почали, аки волки в овчарне. Перебили гарнизон, спалили укрепления. В сорок тыщ рублев вышел казне государевой их набег! Опричь людей сгинувших…

Сафонке ж он обошелся куда дороже: осиротел малец. Отец, казачий сотник Семен Иванов, сильно посечен был шаблюкой запорожской, чудом великим жив остался. А матушка пропала. Может, сгибла, а может, увезли с собой ватажники для продажи.

Не видать бы впредь мальцу красного солнышка, да спасла мать-сыра-земля. Скатились он и старший брат Михалка в яму, что копали под новый погреб, вжались, зарылись в осыпавшуюся землицу — и она уберегла от пистольных пуль и стрел, от пылающих головней и бревен, от копыт конских и смертоносных лезвий. Благо еще ночь помогла, литовцы ввечеру напали. А на рассвете, как ушли вороги лютые, прискакал побратим отцов, сотник казачий Качалов Михаил, и вытащил ребятишек из развалин.

Недолго обитали на пепелищах, отстроили хаты помаленьку. Исполнилось Сафонке семь годков — и почала пробиваться из земли к небесам вторая крепость на Воронеже-реке. На пажити же, пажах — разоренном, покинутом месте — вырастали, как грибы после дождя, могильные холмики с крестами.

Новая крепь оказалась счастливее первой — ей суждено было просуществовать века. Государь Федор Иоаннович повелел строить ее знатному городовому мастеру Илье Катеринину.

Как выпадала свободная от дел домашних минутка, Сафонка сбегал на стройку, любовался, как взметываются над холмом двухсаженные мощные бревенчатые стены, тын, надолбы. Над ними грозно взирали с высоты десятисаженной, коли мерить от верхней части стен, Большая и Тайницкая башни с шатрами.

Несмотря на запрет, Сафонка с дружками частенько залазил на самый верх, чтобы окинуть взором раскинувшееся на левом берегу приволье лесное, поглазеть на хитрые снасти, на умельство плотников.

— Комяги-то зачем? — любопытствовал Сафонка у мастеров, кивая на большие деревянные сосуды в форме ладьи, стоящие на башне.

— Скоро уж отрок, инда ума не нажил. Пораскинь-ка сам… Осада, пожар ли приключитца — запас водный нужон. А вообще-то ходи отсель, не можно тутай людям сторонним быти…

Окнами в окружающий мир открывались в крепостных стенах ворота — Проезжие, Ильинские, Пятницкие и Затинные. Служивые, охраняя рубежи царские, садились в слободах, обрабатывали наделы, даденные им за службу, торговали, ремесленничали.

Надвое делился Воронеж: детинец — воеводский город — и посады. Каждая часть имела свои церкви. В крепости, скажем, стояли Троицкая, Соборная в честь Благовещенья пречистой богородицы с пределом Николы-чудотворца, да Никольская. Святого Николу в те поры почитали Христа пуще, посему в посвященной ему церкви колокольню развели на четырех столбах шатром, на ней же восемь колоколов — два поповых и шесть мирских.

Раскинулись в крепости воеводский двор, съезжая изба, осадные дворы для служивых людей, две житницы с хлебом, два зелейных — пороховых — погреба, оружейный сарай.

Посад мог похвастаться Пятницкой и Космодемьяновской (Воскресенской) церквями, обнесенными стеной, торговой площадью, многочисленными лавками да ларями.

Семен Иванов за заслуги воинские приписан был к детям боярским, [3] Дети боярские — в центральных уездах России мелкопоместные феодалы, служивые люди; в Воронежском крае в конце XVI — начале XVII веков — однодворцы, жившие в основном в поместьях, в селах и деревнях, но обрабатывавшие землю своим трудом. Они были обязаны нести военную службу. земельный надел имел. Обитал в Казачьей слободе, предпочитая жить со своими — и людишки знакомые, и при сполохе, коль беда нагрянет, легче до крепостных стен пробиться.

Вокруг нарождались слободы поменьше и победнее: Пушкарская, объединявшая десятки хозяйств пушкарей, Затинная, населенная стрелками из затинных пищалей, Напрасная. Тут же держали дворы иные воронежские помещики. Жили они в уезде, однако при набеге вражьем скрывались в городе.

Странным показался бы воронежский посад далеким потомкам Сафонки — нам, например, живущим четыреста лет спустя. Малый числом жителей, сравнительно большой площадью: ведь при каждом хозяйстве своя угода — сад, огород, выгоны, а то и луг, и пахотный надел. Дома прятались в глубине дворов, улиц в современном понятии не существовало. Они появились лишь после того, как по государеву указу здания стали ставить «у лица» двора, по ниточке — один обок другого. А тогда это были узкие коридоры в лабиринте плетней, палисадов и заборов, змеями петляющие промеж дворов, от храмов к городским воротам и раз от разу упирающиеся в тупики.

Город рос вместе с Сафонкой. Оба испытали в детстве и радости, и муки. Враждовали люто воевода Иван Кобяков с казачьими головами Иваном Арсеньевым и Борисом Хрущевым. Запретил воевода пушкарям, затинщикам да воротникам — ворот стражам — в стройке участвовать. Плотникам жалованье не платил — те и сбежали. И пошел в стольный град Москву царю Федору Иоанновичу донос: «…без плотников, государь, козаки и стрельцы города рубить не умеют, а городовой мастер Илья Котеринин на Вороножи живет без дело».