Юрий Пульвер - Галерные рабы

Главный герой романа, воронежец Сафонка Иванов, жил на самом деле. К сожалению, мы знаем о нем очень мало. Лишь несколько точек на карте Азии и Европы начала семнадцатого столетия обозначают его одиссею.

В 1604 году он был пленен ногайскими татарами, в Азове продан в рабство. В Стамбуле отказался принять мусульманство и был отправлен на галеры. Через несколько лет его отбил испанский флот, Сафонка попал в Испанию, откуда отправился домой. Прошел через всю Европу, охваченную Тридцатилетней войной, и 22 августа 1624 года был допрошен в Москве патриархом Филаретом. Об этом сохранилось письменное свидетельство, из него мы и знаем о первом воронежце, совершившем длительное заграничное путешествие.

Прообразом другого героя-китайца послужили мастер боевых искусств Ху Вэйчуан, живший в XVI веке, и безымянные, но в реальности существовавшие жители Поднебесной — не то послы, не то разведчики, прошедшие обучение в иезуитском колледже в Макао и отправленные в Ватикан к римскому папе.

Остальные персонажи вымышлены, но читатель легко угадает за двумя из них — Искандаром и Мбенгу — черты и особенности характера известных государственных деятелей, волею автора перенесенных (в порядке, так сказать, эксперимента) в другие исторические эпохи.

Изучая то далекое время, пришлось одолеть не одну книгу. И чем больше я читал, тем яснее понимал: хотя о жизни людей XVII века написано немало художественной литературы, практически все мы, за исключением узких специалистов, совершенно не представляем себе, как же все-таки жили на самом деле наши предки.

Большинство из нас находится в плену примитивной концепции, вульгарно трактующей исторический процесс. С развитием феодализма, мол, русский трудовой народ жил все хуже и хуже, а появление крепостного права еще усугубило его и без того тягостное положение… Проецируя эту мысль на тысячелетия назад, приходишь к выводу о «золотом веке» первобытного стада человеко-обезьян, что, конечно же, не соответствует действительности.

В первоисточниках и трудах подлинно объективных, не тенденциозно настроенных исследователей содержатся такие факты, которые ломают стереотипы, сложившиеся со школьной парты, переворачивают кверху ногами представление о былом собственной страны. На рубеже XVI–XVII веков, до Смуты, как указывали иностранцы, мясо на Руси было настолько дешевым и обильным, что продавали его «не на вес, а по глазомеру». Русский рубль служил предметом спекуляции в банках и меняльных конторах Европы! Воронежский крестьянин, поднимавший целину, имел четыре-шесть лошадей, а казак — вдвое больше!

Да, случались неурожаи, голодные годы, моры и войны, но в целом-то русский народ (да и прочие тоже) размножался и если не очень уж и богател, то вовсе не оскудевал, не столь уж нищенствовал, как описывают иные «исторические» романы.

Откуда же тогда Хлопко, Болотников, Разин, Булавин, Пугачев и их менее знаменитые предшественники и последователи?

У Ленина есть гениальная мысль, что одной из главнейших причин социальных переворотов и недовольства масс является не абсолютная степень обнищания народа (пролетарий при капитализме жил все-таки лучше раба, но бунтовал ничуть не меньше), а «ножницы», разрыв между уровнем жизни «верхов» и «низов». Вот он-то веками не менялся, а то и расширялся, поддерживая классовый антагонизм…

Если мы находимся в неведении относительно материального бытия русского общества на рубеже шестнадцатого — семнадцатого веков, то что же говорить о духовном аспекте?! Способны ли мы понять до конца, как усложняли существование, как деформировали разум средневекового человека религия, суеверия, различные поверья, обычаи и традиции, о которых его потомок лишь краем уха слыхивал… Мы осовремениваем — бессознательно или намеренно — наше прошлое, пытаемся приблизить его к себе за счет нахождения сходства, а на разительные отличия закрываем глаза.

Вот почему многие из поступков персонажей, обычаев, традиций, обрядов, которые читатель встретит в романе, наверняка покажутся ему невероятными, противоестественными и отвратительными. Но ни один из них не выдуман, все существовали в действительности у разных народов примерно в то время, когда жил Сафонка Иванов, а многие продержались до конца прошлого и даже до нынешнего века. Фантазия автора лишь сложила из сонмища разрозненных отдельных фактов, как из кусочков мозаики, целостную картину «гишпанского вояжа».

Похож ли он на тот, взаправдашний? Сказать трудно. Но… Палеонтологи по одной косточке восстанавливают подлинный облик давно исчезнувших с лица планеты животных. Почему же невозможно это в историческом повествовании? И я верю: так могло быть, а может, так и было… Хочу, чтобы ты, читатель, поверил тоже.

Аркан петлей свернулся на шее, сдавил горло. Земля вздыбилась бешеным конем, встала верстовой стеной, затмевающей свод небесный. Трава, кусты закувыркались перед глазами, колючки впились в одежду, рванули кожу. Тело, как колесо тележное, промяло упругий степной ковыль.

Длилось это мгновения. Кровавая пелена затянула очи, удушье вцепились в глотку, и Сафонка ушел в царство тьмы — по ту сторону боли и других чувств.

Очнулся он от сильных шлепков по щекам. С натугой размежил веки и в сизом тумане узрел над собой чужой лик: круглый, коричневатого цвета, с приплюснутым носом, ощерившимся в торжествующей ухмылке редкозубым ртом, с черными прорезями-зенками. В ноздри хлынул дух никогда не мытого тела, смешанный с запахами конского пота, бараньих шкур, овечьего сала и какими-то другими, незнакомыми.

Поганый, татарин…

Ногаец еще несколько раз плюхнул по щекам, приводя пленника в чувство. Ошеломленный, плохо соображающий Сафонка попытался схватить врага и дать чику [1] Дать чику (рус.) — ударить. в ответ, но застонал от неожиданной резкой боли: руки были стянуты спереди сыромятным ремешком.

Пинками и угрожающими окриками татарин заставил его встать, привязал висевший на шее русского аркан к луке седла и пустил коня рысью. Чтобы не задохнуться, Сафонке пришлось бежать за ним.

Голова раскалывалась, соленый пот разъедал царапины и воспаленные глаза, пересохшая глотка с хрипом всасывала обжигающий воздух, ступни немели от ударов о землю, сердце пробивало ребра и пыталось вырваться наружу. А земля все стелилась под ногами, дробь конских копыт звучала все резче, и страшному пути не видно было конца. Сафонка начал спотыкаться, уже готов был упасть, как вдруг впереди почуялись людские голоса, лошадиное ржание, лязг металла, стоны, плач. Пахнуло дымом костра, жареным мясом, кровью, потом, навозом. Лагерь…