Александр Степанов - Семья Звонаревых

Ты, товарищ мой, Не попомни зла…

Надзирательница открыла окошко, послушала, но не закричала, а, оставив окошко открытым, остановилась подле. Варе казалось, что тюрьма вся притихла, слушая и замирая сердцем от русской привольной песни.

Маня замолчала, прикрыла глаза ресницами, тихо улыбнулась. Было видно, что и её захватила песня, пленила своей красотой и грустью.

И вдруг в тишине тюрьмы, где-то далеко и тихо, как отзвук на песню, родилась мелодия. Сначала неясная, слабая. Но вот кто-то поддержал её, и она окрепла и зазвучала увереннее бодрее.

Маня быстро взглянула на Варю, напряжённо прислушиваясь. И вся тюрьма, тоже затаив дыхание, настороженно слушала. А песня уже набрала силу, и вот из камеры в камеру властно зазвучали слова:

Никто не даст нам избавленья Ни бог, ни царь и не герой.

Варя вскочила, кинулась к Мане, и так, обнявшись, поддерживая друг друга, они запели:

Добьёмся мы освобожденья Своею собственной рукой…

И хоть надзиратели бегали по коридорам, хлопали дверьми, кричали, песня жила. И когда она смолкла, Варя вновь ощутила в себе восторженное и радостное состояние, которое она уже испытала в то раннее морозное утро, когда с Маней шла на митинг. «Будто повидала всех, поговорила о самом сокровенном», – подумала она.

От плохой пищи и холода в тюрьме усилились болезни. Варю, как врача, начальник тюрьмы перевёл в больницу. Ей удалось выделить «палату» политических, добиться дополнительного пайка к их скудной, полуголодной норме. Но главное – удобнее стала связь с волей, с товарищами, свободнее встречаться и сообщать новости друг другу.

Так узнали они о роспуске царём Государственной думы и об её отказе подчиниться приказу царя, о новой волне стачек, о волнениях в вызванных с фронта частях.

В госпитале встретилась она и с Блохиным…

Даже в тюрьме за её тяжёлыми стенами росло ощущение назревающих бурных событий.

Однажды Варя получила письмо и передачу от мужа, письма для Ольги Борейко и Мани. О них беспокоились, их любили…

«Родная моя, ненаглядная! – читала Варя маленькую записочку. – Не горюй, не терзайся. Скоро всё будете на свободе…».

– Милый мой, может быть, ты бы не поверил бы, но сейчас я счастлива… – всхлипывая, шептала Варя.

Потом получили записку от Зои Сидориной и Анели. Они сообщали, что Славка здоров и что Павел Сидорин вышел из госпиталя и оставлен в Преображенском полку.

А в письмах, полученных через доверенных лиц, сообщались потрясающие всех новости: трон шатается, власти царя приходит конец, войска отказываются исполнять приказы офицеров, и стачки, стачки, стачки…

В это утро Варя проснулась рано в своей камере от холода. Тонкое, ветхое одеяло не грело. Бил озноб, прогоняя сон. Хотелось пить. Хотелось крепкого душистого чая с вареньем… Варя так реально представила себе свою любимую белую с узенькой каемкой чашку, полную золотистого чая, что почувствовала аромат, будто действительно держала чашку у себя в руках. Она в ознобе передернула плечами. Натянув одеяло на голову, лежала долго, прислушиваясь. Было странно слушать тишину. Давно уже пора надзирателям делать обход, проверку. Но почему-то всё тихо.

Варя поднялась. Проснулась и Маня. Рассвело. Дверь открыла надзирательница. Сунув похлёбку, сказала:

– Дела…

И сердито зазвенела ключами.

Каким-то непонятным чутьём по этой сторожкой, напряжённой тишине Варя вдруг поверила: сегодня! Да, сегодня это случиться! Свобода!

До слуха долетел какой-то отдалённый шум, будто звук могучего прибоя. Варя насторожилась, взглянула на Маню и увидела её прищуренные глаза.

– Что это? – шёпотом спросила она.

– Влезай! – скомандовала Варя, вставая около окна и показывая себе на плечи.

Маня вскарабкалась, схватилась руками за решётку и замерла.

– Ну? – спросила Варя.

Маня спрыгнула на пол. Глаза её были полны слёз. Не говоря ни слова, она Вариным жестом показала себе на плечи. И когда Варя, охватив чугунные прутья руками, прильнула к окну, она увидела широкое разлившееся море людей во дворе тюрьмы. Из окон камер всюду выглядывали люди, мелькали платки… Варя скользнула по стене на пол и в изнеможении присела, не чувствуя холода каземата.

Вот топот ног… Ближе, ещё ближе… Голоса людей, крики.

– Товарищи! Свобода! Выходите…

А потом всё было как во сне. И бледное, залитое слезами радости лицо Ольги Борейко, и заросшее бородой похудевшее лицо Блохина. И главное рукопожатья. Крепкие рукопожатья друзей. Их много. Варя никогда не думала, что у неё так много друзей.

Вот они идут обнявшись, вчетвером. В середине Блохин. Их подхватывают на руки и несут к воротам. Им улыбаются все, машут руками.

Тут у ворот свои – Сергей, счастливый, взволнованный, с красным бантом, Анеля, Зоя Сидорина и Славка.

– Мамочка!

Ольга, охнув, целует его лицо, тонкую шейку, ручки…

– Товарищи! Домой, к нам, на штаб-квартиру, – кричит Варя и не слышит своего голоса в общем шуме голосов, криков, смеха…

Через три дня в Петроград приехали Борейко и освобождённый из тюрьмы Вася Зуев. С ними приехал из Могилева, из Ставки верховного Али Ага Шихлинский. На плечах его красовались погоны полного генерала, генерала от артиллерии. Али Ага сообщил, что его назначили командующим 19-й армией. Решили сразу отметить все радостные события.

– Али Ага! Вечером у Звонарёвых! Как хотите, обязательно, – сказал Борейко. – Соберутся все свои, одна семья… Звонарёвых. И Вы теперь в нашей семье.

Вечером в квартире Звонарёвых было тесно от собравшихся в ней людей. Али Ага молодцевато представился маленькой и хрупкой Ольге Борейко, приехавшей из деревни Шуре Блохиной, похудевшей и загоревшей до черноты, с весёлыми молодыми глазами.

Когда перед ним остановилась розовая от смущения Маня, генерал только руками развёл от восхищения.

– Сергей Владимирович, Вы в своей квартире собрали всех самых красивых женщин России. Так нельзя. Моё широкое сердце и то едва ли вместит всех. Придётся срочно вызывать Тамару-ханум, иначе я погиб.

Все, шутя, смеясь, сели за стол, на котором возвышались привезённые Шурой гостинцы и шампанское с закусками, которые раздобыл Шихлинский в закрытом кооперативе Георгиевских кавалеров. Пир вышел на славу.

Маня уже третьи сутки жила в каком-то волшебном, сказочном сне, где все заветные желания вдруг сбываются.

С того самого момента, когда она вместе со всеми вышла из тюрьмы и увидела над головой ясное зимнее нежно-голубое небо, улицы, запруженные толпами людей, праздничные флаги, красные банты, она улыбнулась. И так с улыбкой прожила все эти дни до встречи с Васей.

И сейчас, сидя за столом и ощущая его тёплое плечо, она чувствовала себя в дружной семье родных людей.