Жеральд Мессадье - Гнев Нефертити

— Пригрозить — это слишком громко сказано. — Нефертеп слегка улыбнулся. — Я всего лишь поясню ему, выказывая глубочайшее уважение, естественно, что, правя царством, лучше опираться на поддержку армии, народа и священнослужителей.

Слуги снова наполнили кубки.

— Я буду удивлен, если Хоремхеб согласится на это, — заметил Хумос, посерьезнев. — Он вознесся благодаря Эхнатону. И предан культу Атона. Он не сможет так легко отречься от этого.

— Мы забыли про Нефертити, — произнес Паасу.

— Она уже давно не принимает участия в жизни царства, — отозвался Нефертеп, пожимая плечами. — Сомневаюсь, что у нее сохранилась какая-то власть. Если бы это было так, она уже избавилась бы от Сменхкары.

— Все-таки она дочь Ая.

— Да, но трон занят регентом, которого назначил Эхнатон. Вряд ли она сможет препятствовать исполнению воли своего супруга.

— А еще мы забыли про носильщика веера! И личного писаря фараона! Про отца вдовствующей царицы Ая! Так получается? — в голосе Паасу прозвучала насмешка.

— Да нет, как раз про этого старого филина мы и не забыли, — сказал Хумос.

После упоминания этого имени наступила тишина.

— Лучше иметь дело с его братом Аном. Этот остался нам верен, — снова заговорил Хумос.

— Да, но все-таки он не Ай, — заметил Нефертеп.

— Ай слишком силен, — сказал Паасу. — Он практически является царем в Ахмине. А еще он член Царского совета, и армия подчиняется ему.

— Но он тоже нечист на руку, — ввернул Хумос.

Он опустошил свой кубок, и слуга тут же снова наполнил его.

— Послушайте меня, — произнес Хумос, — мой дорогой соратник Нефертеп говорит, что на дереве еще много птиц. Это действительно так, но ни одна из них не съедобна. Все эти люди нечисты. Мы совершим страшную ошибку, если поверим, что они согласятся восстановить наши культы. Они все заодно: Царский совет, Первый придворный Тхуту, его единомышленник Первый слуга Атона Панезий, регент Сменхкара, вдовствующая царица Нефертити, а также Ай и Хоремхеб.

— Каково будет решение? — спросил Нефертеп.

— Взять инициативу в свои руки и поднять народное восстание, если они будут пытаться сохранить культ Атона. Нечто подобное уже было в Фивах во время нападения грабителей. Эхнатон пришел в бешенство. К счастью для него, Маху, начальник охраны, был его сторонником, он и спас ситуацию.

После такого предложения повисла тяжелая тишина. Ироническая усмешка тронула губы Нефертепа.

— Совсем недавно вы были удивлены, когда я предложил поговорить с преемником Сменхкарой о восстановлении могущества царства. Меня обвинили в том, что я угрожаю регенту. И что я слышу! Мой уважаемый соратник Хумос сам предлагает организовать вооруженное восстание.

Нефертеп издал звук, похожий на кудахтанье, сделал большой глоток пива и облизал губы.

— И кому же мы намекнем о восстании? — спросил он.

— Предлагаю донести это известие до ушей Ая, — ответил Хумос. — Это лучше всего. А уж он поспешит сообщить об этом Сменхкаре, Хоремхебу и другим.

— Не будем торопиться, посмотрим, что нам принесет завтрашний день, — предложил Нефертеп. — В случае чего мы предупредим Ая о надвигающейся грозе. А пока я советую всем отдохнуть, потому что завтрашний день будет тяжелым.

По уровню воды в клепсидре можно было предположить, что полночь уже миновала. Жрецы поднялись и, сопровождаемые своими слугами, направились в отведенные им покои. Три лампады остались гореть. В Зале для приемов воцарилась тишина.

Какое-то время Пасар лежал неподвижно в своем убежище. Затем он вышел в сад по малой нужде, а вернувшись, еще долго не мог заснуть.

В это же время в нескольких десятках локтей от места тайного совещания, в темном дворцовом саду сквозь пение лягушек слышались чьи-то страстные вздохи. В зарослях туи виднелись блестевшие от пота и благовонных масел два человеческих тела. Аромат нарда, которым умащивали живот и подмышки, причудливо смешивался с запахом сандала, исходившего от рук и волос. Танец страсти, сопровождаемый сотрясением кустарника, продолжался еще какое-то время.

Среди веток туи, словно ее неожиданный плод, в неверном свете звезд показалась обнаженная золотистая грудь. Затем ножка.

После пережитого экстаза два тела слились в нежных объятиях.

Теперь в саду было слышно только уханье сов, шелест крыльев летучих мышей и шорохи, издаваемые мангустами.

— Ты воплощение бога Мина!

— Всякий мужчина, которому выпала честь увидеть тебя, становится богом.

Раздался приглушенный женский смех.

— У тебя такие прекрасные жемчужные зубки!

Снова смех.

— Ты позволишь в следующий раз моему семени проникнуть в тебя?

— А что, если родится ребенок?

— Но ты ведь пользуешься мазью?

— Да, но кто знает…

— Ты скажешь, что провела ночь с богом.

В темноте снова послышался смех — как будто рассыпалось жемчужное ожерелье.

— И это называется траур!

— Что в этом плохого?

Тени разъединились. Одна медленно направилась ко Дворцу царевен. Другая вошла в реку и поплыла в сторону административных построек. Когда фигура, направляясь к реке, появилась на открытом пространстве между рекой и зарослями папируса и тростника, при свете звезд стало видно, что на стройном, словно вырезанном из металла теле блестят капли пота.

Вернувшись в свою темную спальню, влюбленная девушка сняла парик, разделась, бросила платье на кресло и вытянулась на постели. Она стала ласкать свое утомленное любовью тело, словно желая заново пережить ласки возлюбленного.

Ей вспомнилась их первая встреча.

Он был в группе писарей, прибывших через несколько часов после смерти царя по приказу Первого придворного Тхуту. Они должны были взять царские бумаги и отнести их в Архив. Она встретила его на лестнице, когда спускалась из покоев матери, которая только что прибыла из Северного дворца. Девушке сразу понравилось его уверенное нервное лицо, крепкие челюсти, красивая линия подбородка, выпуклый лоб, полные губы и округлые плечи.

Ей следовало бы отвести взгляд. Но она этого не сделала. Безумство!

А он украдкой следил за каждым ее движением. Она посмотрела на свои руки, потом показала пальцами — десять. Нет, одиннадцать. В одиннадцать часов. Безумство вдвойне! Она же царевна!

Она снова поймала взгляд юноши и указала ему на сад. Безумство втройне! Она же девственница!

Внезапная смерть фараона словно вывела ее из мрачного оцепенения, по крайней мере, на нее это так подействовало. До этого она была всего лишь куклой, игрушкой в руках отца и матери. Потрясение словно расколдовало ее — сняло заклятие.

Она была измучена вынужденным целомудрием, надоедливым вниманием кормилиц. Дворцовая атмосфера угнетала ее. Ей было семнадцать лет. Она хотела сама выбрать мужчину.