Ной Гордон - Шаман

— Когда я учился в университете в Шотландии, мой профессор сравнивал тело после смерти с домом, владелец которого переехал. Он говорил, что к телу следует относиться с осторожным достоинством, из уважения к душе, которая там жила, — заявил доктор Мак-Гован и рассердился, увидев, что юноша в переднем ряду улыбнулся.

Он велел каждому выбрать себе какой-нибудь предмет из рассольного бака и скальпель, затем рассечь выбранный объект исследования и зарисовать увиденное. Рисунки они должны будут сдать профессору, прежде чем покинуть аудиторию. Как всегда на первом занятии, студенты замешкались, не решаясь начать. Пока все робели, юноша, который пришел раньше всех, снова оказался в первых рядах: он сразу встал и прошел к резервуару, чтобы забрать спрятанную конечность, после чего взял самый острый скальпель. Пока остальные бесцельно топтались у бака, он уже настраивал операционную лампу над прозекторским столом.

Доктор Мак-Гован прекрасно понимал все ужасы первого занятия по анатомии. Сам он давно привык к сладковатому неприятному запаху, который поднимался из рассольного бака, но знал о его воздействии на непосвященных. Для некоторых студентов задание оказалось невыполнимым, потому что многие конечности были в таком плохом состоянии, что их было невозможно правильно разрезать и точно зарисовать, и он принимал это во внимание. Вскрытие выступало в качестве первого боевого задания для новобранцев. С одной стороны, это был вызов их способности справляться с отвращением и другими сложностями, а с другой стороны, — неприятной, но необходимой демонстрацией того факта, что медицинская практика включала в себя не только получение гонорара и почета в обществе.

Уже через пару минут несколько человек вышли из комнаты, в том числе один молодой человек удалился в большой спешке. Доктор Мак-Гован с удовлетворением отметил, что вскоре все они вернулись. Почти целый час он прогуливался между столами, наблюдая за работой студентов. В группе было несколько взрослых мужчин, работавших в медицине после ученичества. Они, в отличие от многих студентов, не выказывали никаких признаков тошноты. Доктор Мак-Гован знал из опыта, что некоторые из них станут превосходными врачами; но его внимание привлек один, по имени Руэл Торрингтон, нещадно кромсавший доставшуюся ему конечность. Профессор вздохнул, подумав о том, к каким ужасным последствиям наверняка приводили выполненные им операции.

Чуть дольше он задержался у последнего стола, где толстый парень с мокрым от пота лицом изо всех сил пытался работать с головой, представлявшей собой почти голый череп.

Напротив толстого молодого человека работал глухой юноша. Он был опытен и умело орудовал скальпелем, открывая руку слоями. Тот факт, что он знал, как это следует сделать, подтверждал, что ранее он уже занимался подобным, и это обрадовало и удивило Мак-Гована: он отметил, что суставы, мышцы, нервы и кровеносные сосуды были аккуратно изображены и даже подписаны. Пока он стоял и смотрел, юноша написал печатными буквами свою фамилию на листке со схемой и вручил ему. Коул, Роберт Джей.

— Так. Гм, Коул, на будущее, имейте в виду: печатные буквы следует писать крупнее.

— Да, сэр, — удивительно, отчетливо произнес Коул. — У вас есть еще какие-нибудь замечания?

— Нет. Можете вернуть объект своего исследования в резервуар и прибраться. Потом вы можете идти.

Подстегнутые таким быстрым освобождением товарища, пять или шесть студентов поторопились принести свои схемы доктору Мак-Говану, но все рисунки были возвращены авторам с предложениями нарисовать заново или исправить разрезы.

Комментируя работы студентов, профессор наблюдал, как Коул помещает образец обратно в резервуар, моет и вытирает скальпель, прежде чем положить его обратно на стол. Он заметил, что юноша принес воду к прозекторскому столу и тщательно вымыл ту сторону, на которой делал вскрытие, а затем взял коричневое мыло и чистую воду и тщательно вымыл руки до самого локтя, прежде чем опустить рукава.

Выходя из аудитории, Коул задержался возле толстяка и внимательно рассмотрел его схему. Доктор Мак-Гован заметил, как юноша наклонился к товарищу и что-то ему прошептал. Отчаяние частично покинуло лицо толстяка, и он кивнул, а Коул похлопал его по плечу. Тогда толстяк снова склонился над работой, а глухой наконец вышел.

Медицинская школа словно превратилась в далекое иностранное государство, в котором до Шамана иногда доходили внушающие страх слухи о войне, нависшей над Соединенными Штатами. Он узнал о Мирной конференции в Вашингтоне, округ Колумбия, на которой присутствовал сто тридцать один делегат от двадцати одного штата. Но утром того дня, когда Мирная конференция начала свою работу в столице, в Монтгомери, штат Алабама, был созван Временный конгресс конфедеративных штатов Америки. Несколько дней спустя Конфедерация проголосовала за отделение от Соединенных Штатов, и на всех опустилось гнетущее понимание того, что никакого мира не будет.

Однако Шаману все еще удавалось уделять проблемам общенационального характера минимальное внимание. Он вел свою собственную войну за выживание. К счастью, он был хорошим студентом. Он засиживался за книгами до глубокой ночи, пока строчки не начинали расплываться у него перед глазами, и чаще всего умудрялся находить несколько свободных часов для чтения перед завтраком. Занятия проводились с понедельника по субботу, с десяти до часу и с двух до пяти. Часто лекцию читали перед или во время одного из шести разнообразных практических занятий, которые и дали медицинской школе ее название: по вторникам после обеда — болезни груди; вечером в четверг — женские болезни; по утрам в субботу — проведение хирургических операций; днем в субботу — лечебное дело. По воскресеньям, после обеда, студенты постигали особенности работы штатных врачей в палатах.

В шестую субботу пребывания Шамана в школе доктор Мейгс читал лекцию о стетоскопе. Мейгс учился во Франции, у докторов, учившихся, в свою очередь, у изобретателя данного инструмента. Он рассказал студентам, что однажды в 1816 году врач по имени Рене Лаэннек, не желая прикладывать ухо к груди смущенной пациентки с пышным бюстом, скатал лист бумаги и привязал к получившейся трубке веревку. Когда Лаэннек приставил к груди пациентки один конец трубки, а второй — к собственному уху, то с удивлением отметил, что данный метод не только не ухудшил слышимость, а наоборот, усилил звуки.

Мейгс добавил, что до недавнего времени стетоскопы представляли собой простые деревянные трубки, к которым нужно было прикладывать одно ухо. Сам же он пользовался более современной модификацией инструмента: в нем трубка была изготовлена из тканого шелка, присоединенного к наушникам из слоновой кости, которые следовало вставлять в оба уха. Во время практики, начавшейся сразу после лекции, доктор Мейгс использовал эбеновый стетоскоп со вторым выходом и еще одной трубкой: таким образом, и профессор, и студент могли одновременно слушать звуки в груди пациента. Каждому студенту дали возможность послушать, но, когда наступила очередь Шамана, он заявил профессору, что это совершенно бесполезно.