Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— Лучше поздно, чем никогда, — заметила графиня.

— Сударыня, в старости у людей появляются капризы, — парировал маршал.

— Вы хотите сказать, что снова появились в Люсьенне…

— Из большой любви, на которую не действуют даже капризы. Именно так дело и обстоит, вы правильно уловили мою мысль.

— То есть вы вернулись…

— Вот именно, я вернулся, — подтвердил Ришелье, усаживаясь в самом удобном кресле, которое присмотрел с первого взгляда.

— Ну, нет, наверное, тут кроется что-то еще, о чем вы умолчали, — возразила графиня. — Каприз — это совсем на вас не похоже.

— Напрасно, графиня, вы меня в чем-то подозреваете, я стою большего, чем моя слава, и, если уж возвращаюсь, стало быть…

— Стало быть?.. — подхватила графиня.

— Стало быть, делаю это по велению сердца.

Г-н д'Эгийон и графиня расхохотались.

— Какое счастье, что мы тоже не совсем дураки и поэтому можем оценить всю остроту вашего ума, — заметила графиня.

— Что вы имеете в виду?

— Да я клянусь вам, что какой-нибудь глупец ни за что не понял бы причины вашего возвращения и безуспешно доискивался бы ее где угодно, только не там, где надо. Нет, ей-богу, дорогой герцог, ваши уходы и возвращения просто бесподобны, и даже Моле [120] Моле, Франсуа Рене (1734–1802) — знаменитый актер театра «Комедии Франсез». лишь провинциальный фигляр по сравнению с вами.

— Значит, вы не верите, что меня привело сюда сердце? — воскликнул Ришелье. — Осторожней, графиня, я могу составить о вас превратное мнение. А вы, племянник, не смейтесь, не то я нареку вас Петром, но ничего на сем камне не построю [121] Имя «Петр» в переводе с греческого означает «камень». Ришелье имеет в виду слова Иисуса Христа, сказанные им апостолу Петру: «…ты — Петр, и на сем камне я создам церковь мою». .

— Даже министерства? — осведомилась графиня и снова от всего сердца расхохоталась.

— Бейте меня, бейте, — с напускным смирением откликнулся Ришелье, — сдачи я вам не дам: я уже слишком стар и не могу себя защитить. Издевайтесь, графиня, это развлечение теперь не опасно.

— Напротив, графиня, соблюдайте осторожность, — вмешался д’Эгийон. — Если дядюшка еще раз упомянет о своей слабости, мы пропали. Нет, герцог, бить вас мы не станем: при всей вашей беззащитности — подлинной или мнимой — вы дадите сдачи, да еще как! Нет, мы в самом деле очень рады вашему возвращению.

— О да, — дурачась, продолжала графиня, — и в честь этого стоило бы устроить потешные огни. Но знаете, герцог…

— Ничего я не знаю, — с детской наивностью отвечал Ришелье.

— Так вот, во время фейерверка от искры обязательно обгорает чей-нибудь парик, а кое-кто и без шляпы остается.

Герцог потрогал рукою парик и бросил взгляд на свою шляпу.

— Вот-вот, — подтвердила г-жа Дюбарри. — Однако вы вернулись, это хорошо. А мне, господин д'Эгийон может это подтвердить, безумно весело, и знаете почему?

— Графиня, графиня, вы снова хотите сказать мне какую-то колкость?

— Да, но это будет уже последняя.

— Ладно, говорите.

— Мне весело, маршал, потому что ваше возвращение предвещает хорошую погоду.

Ришелье поклонился.

— Да, — продолжала графиня, — вы похожи на тех поэтических птичек, что предвещают затишье. Как они называются, господин д'Эгийон, вы ведь у нас поэт?

— Зимородки, сударыня.

— Вот именно! Ах, маршал, надеюсь, вы не сердитесь, что я сравнила вас с птицами, у которых такое милое имя.

— Не сержусь, сударыня, — ответил Ришелье, скорчив гримасу, означавшую, что он удовлетворен, а это в свою очередь сулило очередную гадость с его стороны, — я не сержусь, тем более что сравнение верное.

— Вот видите!

— Да, я привез хорошие, превосходные новости.

— Ого! — заметила графиня.

— Какие же? — осведомился д'Эгийон.

— Бог мой, ну зачем вы так спешите, дайте маршалу подготовиться, — бросила г-жа Дюбарри.

— Бес меня так и подзуживает, и я должен сообщить их прямо сейчас; мои новости вполне созрели и даже уже, пожалуй, перестоялись.

— Если вы, маршал, привезли нам какое-нибудь старье…

— Ну это уже ваше дело: хотите берите, хотите — нет.

— Ладно, так уж и быть, говорите.

— Похоже, графиня, что король попал в западню.

— В западню?

— Да, окончательно и бесповоротно.

— В какую западню?

— В ту, что вы ему расставили.

— Я расставила западню королю? — удивилась графиня.

— Силы небесные! Вам ли не знать об этом?

— Честное слово, не знаю.

— Не очень-то красиво с вашей стороны, графиня, вводить меня в заблуждение.

— Да ничего подобного, маршал. Объяснитесь же, умоляю вас.

— Да, дядюшка, объяснитесь, — поддержал д'Эгийон, который за двусмысленной улыбкой маршала почуял какую-то пакость. — Графиня в нетерпении.

— Старый герцог повернулся к племяннику.

— Если графиня не посвятила вас в свои планы, милый д'Эгийон, видит Бог, это очень странно. Но в таком случае дело обстоит гораздо серьезнее, нежели я предполагал.

— Посвятила? Меня, дядюшка?

— Посвятила герцога?

— А кого же другого? Послушайте-ка, давайте откровенно: разве наш несчастный герцог д'Эгийон, сыгравший такую важную роль, не участвует в вашем маленьком заговоре против его величества?

Г-жа Дюбарри вспыхнула. Было еще так рано, что она не успела ни нарумяниться, ни приклеить мушки, поэтому еще могла краснеть.

Однако это было опасно.

— Вы оба от удивления так широко распахнули свои красивые глаза, что мне придется рассказать вам о ваших же делах.

— Расскажите, расскажите, — в один голос попросили герцог и графиня.

— Благодаря своей необыкновенной проницательности король все понял и испугался.

— Да что же он понял? — спросила графиня. — Ей-богу, маршал, я сгораю от любопытства.

— Но вы же, кажется, с моим чудным племянником так понимаете друг друга, что…

Д'Эгийон побледнел; взгляд его, обращенный на графиню, явно говорил: «Вот видите, я был уверен, без гадости не обойдется».

В подобных случаях женщины проявляют смелость куда большую, нежели мужчины. Графиня немедля бросилась в битву:

— Герцог, когда вы играете роль сфинкса, я страшусь любых загадок: мне кажется, что раньше или позже я непременно буду съедена. Избавьте же меня от беспокойства, и если это шутка, то позвольте счесть ее дурной.

— Дурной? Напротив, графиня, она великолепна, — воскликнул Ришелье. — Я, понятное дело, имею в виду вашу шутку, а не свою.

— Не понимаю вас, маршал, — заявила г-жа Дюбарри, нетерпеливо топнув крохотной ножкой.

— Ну-ну, графиня, не будьте столь самолюбивы, — продолжал Ришелье. — Итак, вы опасались, как бы король не увлекся мадемуазель де Таверне. Ох, только не спорьте, для меня это совершенно очевидно.

— Да, это так, не скрою.