Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— И когда у вас появились подобные опасения, вам захотелось побольнее уязвить его величество.

— И этого не отрицаю. Что ж дальше?

— Сейчас, графиня, сейчас. Однако, чтобы уязвить его величество, кожа у которого довольно груба, вам нужно было выбрать стрекало поострее [122] Фамилия «Эгийон» в переводе с французского означает «стрекало», «шип», «колючка». … Экая скверная получилась игра слов! Вы не находите?

И маршал разразился хохотом, то ли деланным, то ли искренним, поскольку во время взрывов этого веселья ему было удобнее наблюдать озабоченными лицами своих жертв.

— А почему, дядюшка, вы тут усмотрели игру слов? — осведомился д’Эгийон, который первым пришел в себя и в свою очередь решил поиграть в простодушие.

— А ты не понял? — удивился маршал. — Ну тем лучше, она вышла довольно пакостной. Я просто хотел сказать, что графиня, желая вызвать ревность короля, выбрала для этого весьма приятного и неглупого дворянина — в общем, чудо природы.

— И от кого же вы это слышали? — вскричала графиня, впадая в ярость, что свойственно могущественным людям, когда они не правы.

— От кого? Да все говорят, сударыня.

— Все — значит, никто, и вам, герцог, это прекрасно известно.

— Вовсе нет, сударыня, все — это сто тысяч одних версальцев, это шестьсот тысяч парижан, это двадцать пять миллионов французов. И заметьте, я не беру в расчет Гаагу, Гамбург, Роттердам, Лондон, Берлин, где издается достаточно газет, пишущих о парижских делах.

— И что же говорят в Версале, Париже, Франции, Гааге, Гамбурге, Роттердаме, Лондоне и Берлине?

— Говорят, что вы — самая остроумная и очаровательная женщина в Европе. И еще говорят, что благодаря искусной военной хитрости — сделав вид, будто завели себе любовника…

— Любовника? Помилуйте, на чем же основано это нелепое обвинение?

— Обвинение, графиня? Что вы, это дань восхищения. Все знают, что в действительности дело обстоит не так, и восхищаются военной хитростью. На чем основано это всеобщее восхищение и восторг, спросите вы? На вашей блистательной сообразительности и присутствии духа, на вашей мудрой тактике: вам ведь удалось невероятно искусно создать видимость, что в ту ночь вы находились в одиночестве — в ту самую ночь, когда у вас были я, король и господин д'Эгийон и когда я ушел от вас первым, король вторым, а господин д'Эгийон третьим.

— Хорошо, заканчивайте.

— А дальше вы обставили все так, словно остались наедине д'Эгийоном, как будто он ваш любовник, а утром он не без некоторого шума покинул Люсьенну, опять-таки как ваш любовник, чтобы несколько болванов и простецов, вроде меня, к примеру, увидели его стали кричать об этом на всех углах и чтобы король узнал об этом испугался и быстренько оставил малютку Таверне, дабы не потерять вас.

Г-жа Дюбарри и д'Эгийон не знали, как им держаться дальше.

Однако Ришелье нимало не смущался их взглядами и жестами; казалось, его внимание было занято исключительно табакеркой и жабо.

— И в итоге, — продолжал маршал, оправляя жабо, — очень похоже, что король расстался с этой малюткой.

— Герцог, — процедила г-жа Дюбарри, — заявляю вам, что я не поняла ни слова из ваших фантазий, и уверена, что, услышь их король, он понял бы не больше моего.

— В самом деле? — бросил герцог.

— Да, в самом деле. И вы, и весь свет приписываете мне предприимчивость, какою я не обладаю: у меня и в мыслях не было возбудить ревность его величества теми средствами, о которых вы говорите.

— Графиня!

— Уверяю вас.

— Графиня, истинный дипломат, а ведь лучшие дипломаты — женщины, никогда понапрасну не признается, что хитрил. Как бывший посол я знаю, что в политике существует правило: «Никому не рассказывай о средстве, которое помогло однажды, потому что оно может оказаться полезным еще раз».

— Но, герцог…

— Средство помогло — вот и все. Король крайне скверного мнения обо всех Таверне.

— Ей-богу, герцог, — воскликнула графиня, — у вас манера строить доказательства только на собственных домыслах!

— Так вы не верите, что король рассорился с Таверне? — не желая ввязываться в спор, осведомился Ришелье.

— Я не это имела в виду.

Ришелье взял графиню за руку.

— Вы — птичка, — проговорил он.

— А вы — змея.

— Стоило спешить к вам с добрыми новостями, чтобы получить такую награду.

— Вы заблуждаетесь, дядюшка, — с живостью вмешался д'Эгийон, понявший смысл маневра Ришелье. — Никто не ценит вас более, нежели графиня; она мне так и сказала, когда доложили о вас.

— Я действительно очень люблю своих друзей, — отозвался Ришелье, — поэтому мне и захотелось первому известить вас о вашей победе, графиня. Вы знаете, что Таверне-отец хотел продать свою дочь королю.

— Но, по-моему, это уже свершившийся факт, — ответила г-жа Дюбарри.

— О, графиня, до чего же ловок этот человек! Вот он-то — настоящий змей. Представьте, я был усыплен его разглагольствованиями о нашей с ним дружбе и братстве по оружию. Я всегда принимаю все близко к сердцу, но кто бы мог подумать, что сей провинциальный Аристид [123] Аристид (ок. 540 до н. э. — ок. 467 до н. э.) — афинский военачальник и государственный деятель, прозванный Справедливым. поспешит в Париж с целью перебежать дорогу Жану Дюбарри, этому умнейшему человеку? Мне понадобилась вся моя преданность вам, графиня, чтобы вновь обрести хоть капельку здравого смысла и способности предвидеть; клянусь вам, я был слеп.

— Но теперь-то, по крайней мере, все позади? — поинтересовалась г-жа Дюбарри.

— О да, все кончено, можете не сомневаться. Я так отчитал этого почтенного сводника, что сейчас он, должно быть, понял, что дельце у него не выгорело и мы остались хозяевами положения.

— Да, но король?

— Король?

— Ну да.

— Я спросил мнение его величества относительно трех особ.

— Кто же первая?

— Отец.

— А вторая?

— Дочь.

— Третья?

— Сын. Его величество изволил назвать отца… старым сводником, дочь — вздорной жеманницей. Что же касается сына, то его величество его не назвал, поскольку не смог вспомнить.

— Прекрасно. Таким образом, мы избавились от всей семейки.

— Полагаю, что да.

— А не стоит ли отослать этих Таверне назад в их дыру?

— Не думаю, они и без того уничтожены.

— И вы говорите, что сын, которому король обещал полк…

— У вас, графиня, память лучше, чем у короля. Господин Филипп и в самом деле очень милый юноша. А какие взгляды он на вас бросал — просто убийственные! Увы, он уже не полковник, не капитан, не брат фаворитки; ему осталось одно — быть отличенным вами.

Последние слова были сказаны герцогом с намерением царапнуть коготком ревности сердце племянника.

Но г-ну д'Эгийону было не до ревности.