Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

— Бессердечная, — нежно упрекнул молодой человек.

— Нет, Филипп, просто больная. И верно, вы правы: вы перестали получать от меня письма, как раз когда я захворала, и с того дня все, что я люблю, стало вызывать во мне отвращение и утомлять.

— Впрочем, из всего, что вы мне наговорили, мне очень понравилось одно ваше выражение.

— Какое же?

— Вы сказали, что вас посетила удача. Тем лучше, значит, вас здесь любят, о вас думают, чего никак нельзя сказать обо мне.

— О вас?

— Да, меня все забыли, даже родная сестра.

— О, Филипп…

— Поверите ли, милая Андреа, со дня моего столь поспешного отъезда я так и не услышал ни слова про мифический полк, за которым меня отправили и который был обещан мне королем через посредство господина де Ришелье и моего отца.

— О, это меня не удивляет, — заметила Андреа.

— Не удивляет?

— Нисколько. Да будет вам известно, Филипп, что господин де Ришелье и отец все время как на иголках, они стали похожи на каких-то марионеток. Никак не могу понять, что с ними. Поутру отец летит к своему, как он называет, старому другу, потом отправляет его в Версаль, к королю, потом возвращается сюда и ждет или задает мне вопросы, которых я не понимаю. Так проходит день, не принося ничего нового. Тогда господин де Таверне приходит в бешенство: дескать, герцог вызвал его, а теперь предал. Кого предал герцог, я вас спрашиваю? Сама я ничего не знаю, да и, честно говоря, не слишком стремлюсь узнать. Господин де Таверне живет, словно грешник в чистилище, все время тщетно чего-то или кого-то ждет.

— А король, Андреа? Что же король?

— Король?

— Ну да, он ведь так расположен к нам.

Андреа боязливо оглянулась.

— В чем дело?

— Послушайте! Король — только тс-с! — по-моему, страшно капризен, Филипп. Сначала его величество, как вам известно, выказывал мне внимание, также, впрочем, как вам, отцу и всему нашему семейству. А потом вдруг все переменилось, и я никак не могу понять, почему. Короче, его величество больше на меня не смотрит, даже поворачивается спиной, а вчера, когда я упала в обморок в цветнике…

— Ага, значит, Жильбер прав: вы потеряли сознание, Андреа?

— И нужно же было этому негоднику Жильберу вам насплетничать — а может, и не только вам, но и всем вокруг! Какое ему дело, упала я в обморок или нет? Я знаю, милый Филипп, — добавила Андреа со смехом, — что лишаться чувств в королевском дворце неприлично, но ведь в конце концов я упала в обморок не для собственного удовольствия и не нарочно.

— Да кто же корит вас за это, сестрица?

— Как кто? Король. Именно в тот злополучный миг его величество вышел из Большого Трианона в сад. Я как последняя дура лежу на скамье в объятиях добрейшего господина де Жюсьё, который пришел мне на помощь, и тут король замечает меня. Знаете, Филипп, обморок вовсе не значит, что ты совершенно потеряла сознание и не видишь, не слышишь, что происходит вокруг. Ну вот, когда король увидел, что я лежу без чувств на скамье, он, насколько я заметила, нахмурился, бросил на меня гневный взгляд и процедил сквозь зубы несколько весьма нелюбезных слов, после чего удалился, крайне возмущенный тем, что я осмелилась плохо себя почувствовать у него в саду. Но, клянусь, милый Филипп, я не виновата.

— Бедняжка, — нежно сжимая руки девушки, проговорил Филипп, — конечно, не виновата. Но дальше, дальше.

— Это все, друг мой. А господин Жильбер мог бы обойтись без пересудов на мой счет.

— Ну вот, ты готова просто уничтожить этого юношу.

— А ты его защищаешь? Хорошенькое дело!

— Ради Бога, Андреа, не будь так сурова к этому мальчику. Ты вечно его обижаешь, помыкаешь им, я видел… О Боже, Андреа, да что опять с тобою?

На этот раз Андреа упала навзничь на диванные подушки, не в силах вымолвить ни слова; не помог и флакон. Филиппу пришлось дожидаться, когда обморок пройдет и кровообращение восстановится.

— Нет, сестрица, — тихо проговорил Филипп, — вы так страдаете, что можете напугать людей и посмелее меня, а я не так уж храбр, когда речь идет о вас. Говорите что угодно, но к такому недомоганию не следует относиться столь легко, как вы.

— Но Филипп, раз врач сказал…

— Врач никогда ни в чем меня не убедит, пока я сам с ним не поговорю. Где его можно найти?

— Он бывает в Трианоне каждый день.

— Но в котором часу? По утрам?

— И утром и вечером, когда дежурит.

— А сейчас он дежурит?

— Да, друг мой, и ровно в семь вечера, поскольку он любит точность, он поднимется на крыльцо, ведущее в покои ее высочества дофины.

— Хорошо, — немного успокоившись, сказал Филипп, — я подожду у вас.

Филипп спокойно продолжал разговор, исподволь наблюдая за сестрой, которая со своей стороны старалась овладеть собой, чтобы не пугать брата новыми приступами слабости.

Филипп говорил о своих разочарованиях, о забывчивости короля, о непостоянстве герцога де Ришелье; когда же пробило семь, молодой человек резко встал и вышел, оставив Андреа в недоумении относительно его намерений.

Он остановился достаточно далеко от дворца королевы, чтобы его не окликнули часовые, но достаточно близко, чтобы никто не мог пройти незамеченным.

Минут через пять Филипп увидел чопорную, чуть ли не величественную фигуру и по описанию Андреа узнал в ней врача.

Вечерело, однако, несмотря на то, что видно было плохо, почтенный доктор листал опубликованный недавно в Кёльне трактат о причинах и последствиях паралича желудка. Темнота сгущалась, и доктор уже скорей угадывал, нежели прочитывал слова, как вдруг некое непрозрачное тело преградило путь слабому свету, позволявшему высокоученому эскулапу хоть что-то различать в книге.

Врач поднял глаза и увидел перед собою человека.

— Кто вы? — спросил он.

— Прошу извинить, сударь, — отозвался Филипп. — Я имею честь разговаривать с доктором Луи?

— Да, сударь, — ответил тот и захлопнул книгу.

— В таком случае, сударь, позвольте побеседовать с вами, — попросил Филипп.

— Извините, сударь, но долг призывает меня к ее высочеству дофине. Я должен уже находиться у нее и не могу заставлять себя ждать.

— Сударь… — взмолился Филипп, заступая путь доктору. — Особа, о визите к которой я хочу вас просить, находится на службе у ее высочества дофины. Она очень страдает, тогда как ее высочество ничем не больна.

— О ком вы говорите? — осведомился врач.

— Об особе, к которой вас приводила сама ее высочество.

— Речь идет о мадемуазель де Таверне, не так ли?

— Совершенно верно, сударь.

— Вот как? — заметил доктор и вскинул голову, чтобы получше рассмотреть молодого человека.

— Вы, как я понимаю, знаете, что она очень страдает… — сказал Филипп.

— У нее, кажется, спазмы?