Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2

Врач Борде нашел у короля тяжелую оспу, а врач Ламартиньер, согласный в диагнозе со своим коллегой, настаивал, что королю следует сказать правду, чтобы он как истый христианин мог телесно и духовно исполнить все, что требовалось для спасения души и для блага государства.

— Его христианнейшее величество, — говорил Ламартиньер, — должен быть соборован.

Ламартиньер представлял партию дофина, то есть оппозицию. Борде между тем утверждал, что простое признание тяжести болезни убьет короля, а он, медик Борде, не смеет наносить смертельный удар своему государю.

Борде представлял партию Дюбарри.

В самом деле, призвать к королевскому одру духовенство — значило изгнать оттуда фаворитку. Бог на порог — черт за порог.

Во время этой междоусобной войны, которую вели Медицинский факультет, семья и дворцовые партии, болезнь крепко-накрепко засела в постаревшем, одряхлевшем, истощенном от распутства теле; час от часу она усиливалась, и никакие снадобья и процедуры не властны были выбить недуг из его укрытия.

Едва проявились первые приступы болезни, которая была признана последствием неверности короля, чему охотно способствовала г-жа Дюбарри, вокруг постели короля собрались две его дочери, фаворитка и наиболее приближенные придворные. При больном все они еще смеялись и держали себя предупредительно.

Внезапно в Версале появилась строгая и зловещая фигура Луизы Французской; она покинула свою келью в Сен-Дени, дабы принести отцу утешение и заботу.

Бледная и суровая, словно статуя Неизбежности, вошла она к больному; казалось, она не дочь своему отцу, не сестра принцессам; она была похожа на античных прорицательниц, которые в мрачные времена бедствий представали перед ослепленными владыками, чтобы предвозвестить: «Горе! Горе! Горе!»

В Версаль она попала в ту минуту, когда Людовик покрывал поцелуями ручки г-жи Дюбарри и прикладывал ее нежные, ласковые ладони к своему горящему лбу и воспаленным щекам.

При виде ее все разбежались: дрожащие сестры удалились в соседнюю комнату, г-жа Дюбарри преклонила колено и поспешила к себе в покои, приближенные отступили в передние, и только двое лекарей остались в уголке у камина.

— Дочь моя! — прошептал король, открывая глаза, смеженные болью и лихорадкой.

— Да, ваша дочь, государь, — отвечала принцесса.

— Вы пришли…

— Именем Господа!

Король приподнялся с подобием улыбки.

— Государь, вы забыли Бога, — продолжала принцесса.

— Я?

— И я пришла напомнить вам о нем.

— Дочь моя, надеюсь, я не столь близок к смерти, чтобы мне срочно требовалось увещание. Болезнь у меня неопасная: ломота, небольшое воспаление.

— При таких болезнях, как ваша, — перебила принцесса, — по этикету полагается, чтобы у изголовья его величества собрались высшие прелаты королевства. Когда член королевской фамилии болен оспой, его надлежит немедленно соборовать.

— Сударыня! — в ужасе вскричал король, покрывшись бледностью. — Что вы такое говорите?

— Сударыня! — простонали оба медика, объятые страхом.

— Я говорю, — продолжала принцесса, — что у вашего величества оспа.

Король испустил стон.

— Врачи мне этого не сказали, — возразил он.

— Они не смеют; но я чаю для вашего величества иного царствия, нежели французское королевство. Обратитесь к Богу, государь, и припомните все минувшие годы.

— Оспа… — прошептал Людовик XV. — Смертельный недуг… Борде! Ламартиньер! Это правда?

Оба врача понурили головы.

— Но это означает, что мне конец? — продолжал король, еще более ужасаясь.

— От любой болезни можно излечиться, государь, — набравшись храбрости, отвечал Борде. — Главное сохранять спокойствие духа.

— Покой душе и исцеление плоти посылает Господь, — отозвалась принцесса.

— Сударыня, — отважно возразил Борде, понизив голос, — вы убиваете короля!

Принцесса не удостоила его ответом. Она приблизилась к королю, взяла его за руку и, покрывая поцелуями, сказала:

— Порвите с прошлым, государь, и преподайте пример своему народу. Никто вас не предупредил; вы подвергались опасности погубить свою душу. Обещайте жить по-христиански, если выживете, а если Бог призовет вас к себе, умрите как христианин.

С этими словами она снова поцеловала королевскую руку и медленным шагом удалилась. В передней она набросила на лицо длинное черное покрывало, спустилась по лестнице и села в карету, а в опочивальне воцарились ни с чем не сравнимые оцепенение и ужас.

Дабы обрести душевное равновесие, король обратился к медикам с вопросами, но то, что он услышал, его потрясло.

— Я не желаю, — произнес он, — чтобы вновь повторились сцены, которые происходили в Меце с участием герцогини де Шатору [135] 8 августа 1744 г. в Меце Людовик XV тяжело заболел и под влиянием духовенства, запугавшего его вечным осуждением, отправил в ссылку свою тогдашнюю любовницу Мари Анну де Нель герцогиню де Шатору. , пригласите госпожу д'Эгийон, и пускай она увезет графиню Дюбарри в Рюэйль.

Этот приказ был подобен взрыву. Борде хотел что-то возразить, но король знаком велел ему молчать. К тому же врач видел, что его коллега готов обо всем доложить дофину; Борде предвидел исход королевского недуга; он не стал бороться и, покинув опочивальню, предупредил г-жу Дюбарри об ударе, который ее ожидал.

Графиня пришла в ужас при виде зловещих и оскорбительных гримас, которыми ее встречали уже все придворные, и поспешила исчезнуть. Часу не прошло, как она покинула Версаль; герцогиня д'Эгийон, верная и благодарная подруга, отвезла опальную графиню в замок в Рюэйле, который достался ей в наследство от великого Ришелье. Борде со своей стороны под предлогом опасности, которую представляла собою зараза, закрыл двери опочивальни для всей королевской семьи. Отныне комната больного представляла собою крепость; доступ сюда был открыт лишь духовенству и смерти. В тот же день короля соборовали, и новость эта распространилась по Парижу, который уже вовсю насплетничался об опале, постигшей фаворитку.

Весь двор сбежался к дофину, но тот заперся и не принял ни единого человека.

Однако на другой день королю стало лучше, и он послал герцога д'Эгийона засвидетельствовать почтение г-же Дюбарри.

Это было 9 мая 1774 года.

Дворец дофина опустел: придворные толпой ринулись в Рюэйль, где пребывала фаворитка; со времени ссылки в Шантелу г-на де Шуазеля не видано было такой вереницы карет.

Всех мучил один и тот же вопрос. Выживет ли король и останется ли г-жа Дюбарри королевой, или король умрет и г-жа Дюбарри окажется презренной и гнусной куртизанкой?

Вот почему 9 мая 1774 года в восемь часов вечера Версаль представлял собой столь любопытное и удивительное зрелище.