Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

Из каких-то, без сомнения, таинственных соображений он сменил на сюртук платье из шелка, в котором был прежде [8] Как известно, шелк — плохой проводник электричества. Замагнетизировать человека, одетого в шелк, совершенно невозможно. (Примеч. автора.) .

Она хотела обернуться, закричать.

Бальзамо простер руки — она не двинулась.

Девушка сделала над собой неимоверное усилие.

— Сударь! — чуть слышно произнесла она. — Сударь!.. Именем Бога заклинаю вас: что вам угодно?

Бальзамо улыбнулся, его лицо отразилось в зеркале, и Андре так и впилась в него взглядом, ловя каждое движение его.

Он не отвечал.

Андре в другой раз попыталась подняться, но безуспешно: необоримая сила, нечто вроде приятной усталости, навалилась на нее. Взгляд ее по-прежнему был прикован к таинственному зеркалу.

Новое, незнакомое ощущение было ей неприятно, потому что она чувствовала себя в полной власти этого человека, а он был ей малознаком.

Она изо всех сил попыталась позвать на помощь, — ее губы дрогнули, но Бальзамо простер руки над головой девушки, и ни один звук не вырвался из ее груди.

Андре оставалась безмолвной, грудь ее наполнилась диким ужасом, голова затуманилась…

Ни проронив ни звука, она обессиленно склонила набок безвольную голову.

В это мгновение Бальзамо послышался едва различимый шум со стороны окна. Он с живостью повернулся и успел заметить отпрянувшее лицо мужчины.

Он нахмурился. То же выражение тотчас словно отразилось на лице Андре.

Обернувшись к ней, он опустил руки, которые все это время продолжал держать у нее над головой, потом жестом жреца воздел их, затем снова опустил и, подчиняя ее волю своей, проговорил настойчиво:

— Усните!

Она попыталась сопротивляться этому наваждению.

— Усните! — повторил он властно. — Усните: я так хочу!

Ничто не могло бы устоять перед силой его воли. Андре положила руку на клавиши, уронила голову и крепко уснула.

Бальзамо попятился к двери, вышел, затворив ее за собой, и вскоре его шаги раздались на лестнице. Еще мгновение — и он был в своей комнате.

Как только дверь гостиной затворилась, за окном вновь мелькнуло отпрянувшее было лицо.

Это был Жильбер.

Жильберу не полагалось из-за низкого происхождения присутствовать на ужине, поэтому он с жадностью следил весь вечер через окно за участниками трапезы, которым положение позволяло находиться в столовой замка Таверне. Он видел улыбавшегося и жестикулировавшего во время ужина Бальзамо. Он отметил внимание, которое оказывала ему Андре, неслыханную любезность барона, почтительную услужливость Ла Бри.

Позже, когда все встали из-за стола, он укрылся в зарослях сирени, опасаясь, как бы Николь, затворяя ставни или возвращаясь к себе, не заметила его и не помешала ему в его расследовании, или, вернее, в слежке.

Действительно, Николь обошла весь первый этаж, однако вынуждена была оставить одно окно гостиной незакрытым, так как петли ставней были неисправны.

Жильбер знал об этом обстоятельстве. Вот почему он, как мы уже видели, не покидал своего поста, уверенный в том, что сможет продолжать наблюдения после ухода Леге.

Мы сказали «наблюдения», но слово это может показаться читателю не вполне ясным. В самом деле, какими наблюдениями мог быть занят Жильбер? Разве он не знал всех уголков замка Таверне, где он вырос, разве не знал он характера всех его обитателей, наблюдая их ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет?

Итак, в тот вечер у Жильбера были для наблюдений иные основания: он не столько подкарауливал, сколько выжидал.

Когда Николь, оставив Андре одну, покинула гостиную, она небрежно и не торопясь притворила все двери и ставни, прошлась по первому этажу, будто ожидая кого-то встретить и бросая беглый взгляд по сторонам. Наконец она решилась уйти в свою комнату.

Жильбер стоял не шелохнувшись за деревом: он пригнулся, затаил дыхание, но не упустил ни одного движения Николь. Когда она скрылась и засветилось окно ее мансарды, он на цыпочках прошел по двору, подошел к окну, присел в тени на корточки и стал ждать, сам в точности не зная чего, пожирая глазами Андре, в небрежной позе сидевшую за клавесином.

Тут в гостиную вошел Бальзамо.

Увидев его, Жильбер вздрогнул и горящим взором стал следить за обоими участниками сцены, которую мы только что описали.

Ему казалось, что Бальзамо хвалил игру Андре, а она отвечала со свойственной ей холодностью. Он настойчиво улыбался, а она перестала играть, чтобы спровадить гостя.

Жильбер поразился изяществу, с которым тот удалился.

Он думал, что все уловил, хотя в действительности не понял ничего из того, что между ними произошло: смысл этой сцены был в том, что она происходила в полном безмолвии.

Жильбер ничего не мог слышать, он лишь видел, как шевелились губы и взмахивали руки. Даже будучи очень наблюдательным, он не мог заподозрить тайну, потому что внешне все выглядело вполне естественно.

Когда Бальзамо удалился, Жильбер из наблюдателя обратился в воздыхателя: его восхищала пленительная небрежность позы, которую приняла Андре. Вдруг он с удивлением заметил, что она спит. Некоторое время юноша не двигался, желая убедиться в том, что она в самом деле заснула. Когда же у него не осталось в этом никаких сомнений, он выпрямился и обхватил голову руками, будто опасаясь, как бы она не лопнула от переполнявших ее мыслей. Он собрал всю свою волю и воскликнул в исступлении:

— О, как бы мне хотелось коснуться губами ее руки! Да! Я, Жильбер, этого хочу!..

Проговорив эти слова и будто подчиняясь внутреннему голосу, он устремился через переднюю к двери, ведущей в гостиную; дверь так же бесшумно распахнулась перед ним, как несколько ранее перед Бальзамо.

Едва дверь распахнулась и ничто больше не препятствовало ему, чтобы подойти к девушке, он понял всю серьезность того, что задумал: он, Жильбер, сын арендатора и крестьянки, тихий, почтительный, едва осмеливавшийся робко взглядывать из темного угла на гордую и снисходительную госпожу, вознамерился припасть к краю ее платья или коснуться губами пальчиков спящей богини, которая, пробудившись, могла бы одним взглядом обратить его в пепел. Туман опьянения от грез рассеялся при этой мысли, в голове прояснилось, и он опомнился. Он застыл, ухватившись за дверной косяк; колени у него задрожали, он едва держался на ногах.

Однако задумчивость или сон Андре были столь глубокими, что Жильбер так и не понял, спит она или грезит: она сидела совершенно неподвижно. Сердце Жильбера трепетало в груди так, что можно было слышать его биение, и он, безуспешно пытаясь унять волнение, задыхался.