Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— А вас не прогонят, поклонник госпожи? Уж барон если вспылит…

— У него нет никаких оснований меня прогонять, — пытался возражать Жильбер.

— Ах вот как? Он, что же, сам поручил вам ухаживать за своей дочерью? Неужели он до такой степени философ?

Жильбер мог бы сейчас же доказать Николь, что если он и виноват в том, что был в доме в столь поздний час, то уж Андре-то ни при чем. Ему стоило лишь пересказать то, чему он явился свидетелем. Конечно, это могло показаться невероятным. Но благодаря тому, что женщины обычно друг о друге бывают нелестного мнения, Николь, несомненно, поверила бы ему. Он уже приготовился к возражению, но тут другое, более серьезное соображение, чем ревность Николь, остановило его. Тайна Андре была из тех, что бывают выгодны мужчине, независимо от того, захочет он любви за свое молчание или чего-нибудь более осязаемого.

Жильбер жаждал любви. Он сообразил, что гнев Николь — ничто по сравнению с его желанием обладать Андре. Выбор был сделан: умолчать о необычном приключении той ночи.

— Раз вы настаиваете, давайте объяснимся, — предложил он.

— О, это много времени не займет! — вскричала Николь; она была по своему характеру полной противоположностью Жильберу и совсем не умела владеть своими чувствами. — Ты прав, здесь, в цветнике, неудобно разговаривать, идем ко мне.

— В вашу комнату? — испугался Жильбер. — Это невозможно!

— Почему?

— Нас могут застать вдвоем.

— Пойдем же! — презрительно усмехнувшись, продолжала настаивать она. — Кто нас может застать? Мадемуазель? В самом деле, как она может не ревновать такого красавца! Тем хуже для нее: я не боюсь тех, чья тайна мне известна. Ах, мадемуазель Андре ревнует Николь! Я не смею и мечтать о такой чести!

Ее принужденный громкий смех заставил его вздрогнуть сильнее, чем если бы он услышал брань или угрозу.

— Я боюсь не мадемуазель, Николь, я опасаюсь за вас.

— Да, правда, вы ведь любите повторять, что там, где нет скандала, нет и греха. Философы иногда бывают похожи на иезуитов: вот монастырский священник тоже так говорил, он мне это сказал раньше вас. Так вы потому и бегаете к госпоже на свидания по ночам? Ладно, ладно, довольно болтать, пойдем ко мне! Я хочу этого!

— Николь! — проговорил Жильбер, скрипнув зубами.

— Ну что?

— Замолчи!

Он сделал угрожающий жест.

— Да я не боюсь! Вы меня однажды уже побили, правда, тогда из ревности. Да, тогда вы меня любили… Это было неделю спустя после нашей первой ночи любви. Тогда я вам позволила поднять на меня руку. Теперь этому не бывать! Ведь вы не любите меня, теперь настал мой черед ревновать.

— Что же ты собираешься делать? — спросил Жильбер, схватив ее за руку.

— Я сейчас так закричу, что мадемуазель прибежит и спросит вас, по какому праву вы собираетесь отдать Николь то, что должны теперь только ей. Пустите меня, честью вас прошу.

Жильбер выпустил руку Николь.

Подняв лестницу, он осторожно подтащил ее к флигелю и приставил к окну Николь.

— Вот что значит судьба! — проговорила Николь. — Лестница, предназначавшаяся, верно, для того чтобы влезть в комнату к мадемуазель, пригодится вам, чтоб выбраться из мансарды Николь Леге. Какая честь для меня!

Николь чувствовала себя победительницей, она спешила отпраздновать победу, подобно женщинам, которые, не обладая действительным превосходством, всегда дорого платят за первую победу после того, как поспешили объявить о ней во всеуслышание.

Жильбер почувствовал, что попал в глупейшую историю: идя за девушкой, он собирался с силами в ожидании неминуемой схватки.

Будучи по природе осмотрительным, он удостоверился в следующем.

Во-первых, проходя под окнами дома, он убедился, что мадемуазель де Таверне продолжала сидеть в гостиной.

Во-вторых, придя к Николь, он отметил, что не без риска сломать себе шею можно добраться до первого этажа, а оттуда спрыгнуть на землю.

Комната Николь была столь же скромной, как и другие.

Она была расположена под самой крышей. Стена мансарды была оклеена зеленовато-серыми обоями. Складная кровать да большой горшок с геранью возле слухового окна — вот и все ее убранство. Андре отдала Николь огромную картонку из-под шляпки — она служила девушке и комодом и столом.

Николь присела на край кровати, Жильбер — на угол картонки.

Пока Николь поднималась по лестнице, она успокоилась. Овладев собой, она чувствовала себя сильной. Жильберу, вздрагивавшему от внутреннего напряжения, напротив, никак не удавалось восстановить привычное хладнокровие. Он чувствовал, как раздражение поднималось в нем по мере того, как Николь успокаивалась.

В наступившей тишине Николь бросила на Жильбера полный страсти взгляд и, не скрывая досады, спросила:

— Значит, вы влюблены в мадемуазель и обманываете меня?

— Кто вам сказал, что я влюблен в мадемуазель? — спросил Жильбер.

— Еще бы! Вы ведь бегаете к ней на свидания!

— Кто вам сказал, что я шел к ней на свидание?

— А зачем же вы отправились в дом? Не к колдуну ли вы шли?

— Возможно. Вам известно, что я честолюбив.

— Вернее сказать — завистлив.

— Это одно и то же, только названия разные.

— Не нужно разговор о вещах превращать в спор о словах. Итак, вы больше не любите меня?

— Напротив, я вас люблю.

— Почему же вы меня избегаете?

— Потому что при встречах со мной вы ищете повода для ссоры.

— Ну, конечно, я думаю, как бы с вами поссориться, будто мы только и делаем, что встречаемся с вами на каждом шагу!

— Я всегда был нелюдим — вам это должно быть известно.

— Чтобы в поисках одиночества карабкаться по лестнице… Простите, я никогда об этом не слыхала.

Жильбер проиграл первое очко.

— Скажите откровенно, Жильбер, если можете, признайтесь, что больше меня не любите или любите нас обеих…

— А если так, что вы на это скажете? — спросил Жильбер.

— Я бы сказала, что это чудовищно!

— Да нет, это просто ошибка.

— Вашего сердца?

— Нашего общества. Существуют страны, где мужчины могут иметь семь или восемь жен.

— Это не по-христиански, — в волнении отвечала Николь.

— Зато по-философски, — высокомерно парировал Жильбер.

— Господин философ! Вы бы согласились, если бы я вслед за вами завела еще одного любовника?

— Мне не хотелось бы по отношению к вам быть жестоким тираном. Кроме того, я не хотел бы сдерживать ваши сердечные порывы… Святая свобода заключается в том, чтобы уважать свободу выбора другого человека. Смени вы любовника, Николь, я не смог бы требовать от вас верности, которой, по моему глубокому убеждению, в природе не существует.

— Ах, теперь вы сами видите, что не любите меня! — вскричала Николь.

Жильбер был силен в дискуссии — и не потому, что обладал логическим умом, напротив, его ум был парадоксален, но он знал все-таки больше, чем Николь. Та читала иногда для развлечения; Жильбер читал не только забавные книги, но и такие, из которых мог извлечь пользу.