Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

Он приступил к тщательным поискам.

Он облазил все уголки, заглянул во все шкапы, переставил с места на место каждую ширму. Словно ослепленный страстью, он был похож на безумца и шатался как пьяный. У него даже не было сил на то, чтобы раскрыть объятия и крикнуть: «Лоренца! Лоренца!» — в надежде на то, что обожаемое создание с радостным криком бросится ему на шею.

Гробовая тишина, глухое и безнадежное молчание было единственным ответом на эту безумную мысль и отчаянный призыв.

Он бегал, передвигал мебель, разговаривал со стенами, звал Лоренцу, смотрел невидящим взором, прислушивался, но ничего не слышал, трепетал — вот в каком состоянии пребывал Бальзамо несколько минут, а ему казалось, что пролетела целая вечность.

Понемногу он стал приходить в себя, опустил руку в вазу с ледяной водой, смочил виски. Потом он сильно сжал одну руку другой, словно приказывая себе остановиться, и усилием воли заставил себя успокоиться: кровь перестала стучать в висках. Когда человек не замечает, как пульсирует кровь, это свидетельствует о нормальном течении жизни, но как только пульс в висках становится ощутимым и отдается в голове, это говорит о приближении смерти или безумия.

«Давай размышлять трезво, — обратился он к самому себе, — Лоренцы здесь больше нет, нечего себя обманывать. Лоренцы здесь нет, значит, она вышла. Да, вышла, разумеется, вышла!»

Он еще раз огляделся и позвал ее.

«Вышла… — продолжал он размышлять. — Напрасно Фриц утверждает, что не видел ее. Она вышла, конечно, вышла.

Возможны два варианта.

Либо Фриц в самом деле ничего не видел, в чем ничего невероятного нет, так как человеку свойственно ошибаться, либо он видел ее и подкуплен Лоренцой.

Фриц — подкуплен?

А почему бы и нет? Его верная служба мне еще ни о чем не говорит. Если Лоренца, если любовь, если знания могли до такой степени обмануть и предать, почему же хрупкому и грешному по природе своей человеку не обмануть меня?

Я все узнаю, все! Ведь у меня есть мадемуазель де Таверне!

Да, через Андре я узнаю о предательстве Фрица, Андре расскажет мне о предательстве Лоренцы, и уж на сей раз… На сей раз, когда любовь оборачивается обманом, знания — ошибкой, верность — ловушкой, Бальзамо будет безжалостен и отомстит всем, как умеет мстить могущественный человек, не знающий пощады и руководствующийся гордыней!»

Теперь надлежало как можно скорее выйти из дому, не подав Фрицу вида, что он о чем-то догадывается, и поспешить в Трианон.

И Бальзамо, подхватив шляпу, упавшую на пол, рванулся к двери, но в тот же миг остановился:

— Да, но прежде всего… Боже мой! Бедный старик, я совсем о нем забыл! Прежде всего надо повидаться с Альтотасом — ведь я в любовном бреду забросил несчастного старика! Какой же я неблагодарный! Как я бесчеловечен!

В лихорадочном возбуждении, охватившем его с некоторых пор, Бальзамо подошел к пружине, с помощью которой привел в действие рычаг в потолке.

В тот же миг подъемный люк опустился.

Бальзамо ступил на него и с помощью противовеса стал подниматься, все еще находясь в смятении, не думая ни о чем, кроме как о Лоренце.

Едва люк стал на место и Бальзамо оказался в комнате Альтотаса, голос старика поразил его слух и отвлек от мучительных раздумий.

Однако, к великому изумлению Бальзамо, первые слова старика были сказаны не в упрек ему, как он того ожидал: старик встретил его настоящим взрывом веселья.

Ученик поднял на учителя удивленный взгляд.

Старик откинулся в своем необыкновенном кресле; он дышал шумно и с наслаждением, словно с каждым глотком воздуха становился моложе. Его глаза мрачно поблескивали, однако улыбка скрашивала их выражение; он в упор разглядывал своего посетителя.

Бальзамо собрался с силами и с мыслями, не желая показывать своего смятения учителю, нетерпимо относившемуся к человеческим слабостям.

В эту минуту Бальзамо почувствовал какую-то непривычную тяжесть в груди. Было очень душно, в комнате был разлит тяжелый, пресный, теплый, тошнотворный запах: такой же, правда слабее, Бальзамо почувствовал еще внизу; он словно висел в воздухе и напоминал пар, поднимающийся над озером или болотом по осени на рассвете или на закате. Он липнул к телу и каплями влаги оседал на стеклах.

Оказавшись в этой едкой и удушливой атмосфере, Бальзамо почувствовал слабость, мысли его смешались, голова пошла кругом, стало казаться, будто ему отказывают силы и не хватает воздуха.

— Учитель! — сказал он, поискав глазами, на что бы опереться и пытаясь вздохнуть полной грудью. — Учитель, как вы можете здесь жить? Здесь нечем дышать!

— Ты находишь?

— О!

— А мне, напротив, дышится легко! — шутливо отвечал Альтотас. — И как видишь, я здесь прекрасно живу!

— Учитель! Учитель! — вскричал Бальзамо, ощущая все большую тяжесть. — Подумайте о себе! Позвольте мне отворить окно, от паркета словно поднимаются пары крови.

— Крови? Ты так думаешь?.. Крови! — воскликнул Альтотас, разражаясь смехом.

— Да, да, я чувствую миазмы, исходящие от свежего трупа! Кажется, их можно потрогать руками — так они тяжелы; они давят мне и на мозг и на сердце.

— Это верно, — насмешливо проворчал старик, — я уже замечал, что у тебя нежное сердце и очень хрупкий мозг, Ашарат!

— Учитель, — обратился к Альтотасу Бальзамо, показывая на него пальцем, — учитель, у вас на руках кровь… Учитель! Кровь и на вашем столе… Учитель! Кровь — всюду, даже в ваших глазах: они мерцают, словно угли… Учитель! Царящий здесь запах, от которого у меня кружится голова, от которого я задыхаюсь, — это запах крови!

— Ну и что же? — невозмутимо проговорил Альтотас. — Ты что, разве в первый раз чувствуешь этот запах?

— Нет.

— Разве ты никогда не видел меня во время опытов? Разве ты сам их не проводил?

— Но не с человеческой кровью!.. — возразил Бальзамо, вытирая рукою пот со лба.

— Какое у тебя тонкое обоняние! — удивился Альтотас. — Никогда бы не подумал, что можно человеческую кровь отличить от крови животного.

— Человеческая кровь! — пробормотал Бальзамо.

Пошатываясь, он по-прежнему искал, на что бы опереться, и вдруг с ужасом заметил большой медный таз, блестящие стенки которого отсвечивали пурпуром свежепущенной крови.

Огромный таз был наполовину полон.

Бальзамо в ужасе отпрянул.

— Это кровь! — вскрикнул он. — Откуда эта кровь?

Альтотас не отвечал, продолжая пристально следить за малейшим изменением в лице Бальзамо. Внезапно Бальзамо взвыл страшным голосом.

Он кинулся, словно хищная птица за добычей, к валявшемуся на полу клочку расшитой серебром шелковой ленты, к которой пристала длинная прядь черных волос.

Пронзительный, полный невыносимой муки крик сменился гробовой тишиной.