Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— Потому что есть вещи, о которых не говорят под открытым небом.

Барон взглянул на сына и, повинуясь его молчаливому приглашению, последовал за ним в комнату с низким потолком, придав себе невозмутимый вид и даже выдавив улыбку. Филипп уже отворил дверь.

После того как двери были тщательно заперты, Филипп подождал, пока отец подаст ему знак начинать. Когда барон удобно расположился в лучшем кресле гостиной, Филипп заговорил.

— Отец! — сказал он. — Мы с сестрой решили с вами расстаться.

— Как так? — в величайшем изумлении спросил барон. — Вы собираетесь отлучиться?.. А как же служба?

— Для меня службы больше не существует: как вы знаете, обещание короля не выполнено… к счастью.

— Я не понимаю, что значит «к счастью».

— Сударь…

— Объясните, как можно чувствовать себя счастливым, не став командиром отличного полка? Вы уж слишком далеко заходите в своей философии.

— Я захожу достаточно далеко, чтобы не предпочесть позор ради удачи, только и всего. Впрочем, не будем вдаваться в подобного рода рассуждения…

— Нет уж, черт побери, почему же не поговорить?!

— Я прошу вас!.. — проговорил Филипп так твердо, словно хотел сказать: «Я не желаю!»

Барон насупился.

— А что ваша сестра?.. Неужели и она забыла свои обязанности, службу у ее высочества…

— Отныне она должна пожертвовать этими обязанностями во имя других.

— Какого рода эти ее новые обязанности, скажите на милость?

— Насущно необходимые!

Барон поднялся.

— Самая глупая порода людей, — проворчал он, — это те, что обожают говорить загадками.

— Разве для вас загадка то, о чем я с вами толкую?

— Я не понимаю ни слова! — воскликнул барон, с апломбом, удивившим Филиппа.

— В таком случае, я готов объясниться: моя сестра уезжает, потому что вынуждена избегать бесчестья.

Барон расхохотался.

— Силы небесные! Что за примерные у меня дети! Сын оставляет надежду получить полк, потому что опасается бесчестья! Дочь отказывается от права табурета потому, что боится бесчестья! И взаправду вернулись времена Брута и Лукреции! Мое время, разумеется, было дурно: ведь оно ни в какое сравнение не идет с золотыми днями философии. Раньше, если человек замечал, что ему грозит бесчестье, а он, как вы, носил шпагу и брал, как вы, уроки у двух мастеров и трех полковых учителей фехтования, он прежде всего брал шпагу и закалывал виновника этого бесчестья.

Филипп пожал плечами.

— Да, то, что я говорю, малоубедительно для филантропа, который не выносит вида крови. Однако офицерами рождаются совсем не для того, чтобы стать потом филантропами.

— Я не хуже вашего понимаю, что такое долг чести, но пролитая кровь отнюдь не искупает…

— Пустые фразы!.. Так может говорить… философ! — вскричал старик, выглядевший в гневе даже довольно величественно. — Мне следовало бы сказать: трус!

— Вы хорошо сделали, что не сказали этого, — заметил Филипп, побледнев и задрожав от негодования.

Барон выдержал полный лютой ненависти угрожающий взгляд сына.

— Я уже говорил, — продолжал он, — и мои слова не лишены здравого смысла, как бы ни пытались меня убедить в обратном: бесчестье в нашем мире идет не от самого поступка, а от пересудов. Да, это так и есть!.. Если вы совершите преступление перед глухим, слепым или немым, разве вы будете обесчещены? Ну, конечно, вы сейчас приведете мне этот глупый афоризм: «Лишь преступление — не плаха нас позорит…» Такие речи хороши для женщин и детей, а с мужчиной, черт побери, говорят на другом языке!.. Я воображал, что мой сын — мужчина… Если слепой прозрел, глухой начал слышать, немой заговорил, вы должны со шпагой в руках выколоть глаза одному, проткнуть барабанные перепонки другому, отрезать язык третьему. Вот так отвечает обидчику, посягнувшему на его честь, дворянин, носящий имя Таверне-Мезон-Руж!

— Дворянин, носящий это имя, заботится прежде всего о том, чтобы его имя осталось незапятнанным. Вот почему я оставлю ваши доводы без ответа. Прибавлю только, что бывают случаи, когда бесчестье неотвратимо. Именно в таком положении мы с сестрой и оказались.

— Перейдем к вашей сестре. Если, по моему глубокому убеждению, мужчина не должен избегать возможности сразиться с врагом и победить его, женщина должна уметь терпеливо ждать. Для чего нужна добродетель, господин философ, если не для того, чтобы отражать атаки, предпринимаемые пороком? В чем заключается торжество этой добродетели, если не в поражении порока?

Таверне захохотал.

— Мадемуазель де Таверне очень испугалась… верно?.. Вот она и почувствовала себя беспомощной… А…

Филипп порывисто шагнул к отцу.

— Сударь! — перебил он. — Мадемуазель де Таверне оказалась не беспомощной, а побежденной! Ей не повезло: она попала в западню.

— В западню?

— Да. Употребите свой пыл на то, чтобы заклеймить позором мерзавцев, вступивших в подлый заговор с целью опозорить ее безупречное имя.

— Я не понимаю…

— Сейчас поймете… Какой-то подлец провел известное лицо в комнату мадемуазель де Таверне…

Барон побледнел.

— Какой-то подлец, — продолжал Филипп, — задумал навсегда опорочить имя Таверне… мое… ваше… Ну, где же ваша шпага? Не пора ли кое-кому пустить кровь? Дело стоит того.

— Господин Филипп…

— Ах, не волнуйтесь!.. Никого я не обвиняю, никого не знаю… Преступление замышлялось во мраке… Последствия его тоже исчезнут во мраке, я так хочу! Пусть я по-своему понимаю честь моей семьи!

— Но как вы узнали?.. — вскричал барон, оправившись от изумления благодаря чудовищному честолюбию и подленькой надежде. — Почему вы решили, что…

— Об этом не спросит ни один человек, который сможет увидеть через несколько месяцев мою сестру и вашу дочь, господин барон!

— В таком случае, Филипп, — радостно глядя на сына, вскричал старик, — состояние и слава нашей семьи обеспечены. Значит, мы победили!

— Вы, видно, в самом деле тот человек, за которого я вас принимал, — с глубоким отвращением проговорил Филипп, — вы сами себя выдали. Вам не хватило ума обмануть вокруг пальца судью, как не хватило человечности обмануть сына.

— Наглец!

— Довольно! — перебил его Филипп. — Не кричите так громко. Постыдитесь тени — увы, бесплотной — моей матери. Если бы она была жива, она бы сумела уберечь дочь.

Барон не выдержал гневного взгляда сына и опустил глаза.

— Моя дочь, — спустя некоторое время сказал он, — не оставит меня, если на то не будет моей воли.

— А моя сестра, — подхватил Филипп, — никогда больше вас не увидит, отец.

— Она так сказала?

— Да, она прислала меня сообщить вам это.

Барон вытер дрожащей рукой побелевшие влажные губы.

— Пусть так! — воскликнул он; потом, пожав плечами, прибавил: — Да, не повезло мне с детьми: сын — дурак, дочь — тварь.