Поль Феваль - Лондонские тайны

— Мне не нужно ничье согласие, — гордо и звонко отчеканил «его честь», обводя всех глазами.

— Но он может погубить нас!

— Правда! Правда! — послышались голоса в толпе.

— Милорды и джентльмены! — заговорил «его честь», стараясь говорить спокойно. — Вы отлично знаете, что наше убежище слишком хорошо скрыто, чтобы ему могла угрожать хоть какая-нибудь опасность. Потом, я люблю эту бедную девушку, а он ей брат!

— Однако, милорд, — раздался в толпе грубый голос, — вам угодно жертвовать нашей безопасностью ради своих любовных удовольствий!

— О, Стефан! — если бы ты видел, как вдруг изменился «его честь». Его спокойно-прекрасное лицо перекосилось, губы задрожали, в глазах загорелся огонь, лоб раскраснелся и на нем резко обозначился белый шрам…

— Вверх от левой брови? — прервал Стефан.

— Да, — ответил Франк. — Ты помнишь то, что я говорил в бреду?

— Я помню то, что я видел, Франк, — говорил Мак-Наб. — Я помню убийцу моего отца. Это он! Послушай теперь меня, Франк. Сам доскажешь после. Ты знаешь, что один человек причинил нам обоим столько горести и страдания! Но эта черта, которую сам Господь запечатлел у него на лбу, будет нашей путеводной звездой на пути к отмщению!

— Слушай, Франк! Я еще был ребенком. Отец мой спал в той же комнате, о которой ты говорил, а моя кроватка стояла в углу. Через дверь, из которой ты спустился в подземелье, вдруг вошли двое в масках. Один из них стал завязывать мне рот платком. Я проснулся. У другого в руках были два кинжала, и он пошел прямо к постели отца и громко позвал его. Отец проснулся и вскрикнул.

— Не кричи, Мак-Наб, — сказал человек с кинжалами, — это я.

— О'Брин! — произнес мой отец. — Впрочем, я знал, что рисковал жизнью!

— Встань, Мак-Наб! Ты хорошо знаешь, что я не убийца. Вставай, вот два кинжала!

Отец медленно встал. О'Брин подал ему кинжал. Началась борьба — безмолвная, непродолжительная. Отец упал. О'Брин наклонился пред ним и маска упала у него с лица. О, Франк! Он быстро надел ее, но я видел его лицо и оно так глубоко врезалось в моей памяти, что я не забуду его никогда. На лбу, покрасневшем от напряжения, ясно обозначился белый шрам.

— Ребенок видел вас, милорд! — сказал его товарищ, замахиваясь на меня ножом.

Но О'Брин удержал его руку и, наклонившись, надо мной, очень жалостливо произнес:

— Бедный ребенок! Видит Бог, что я готов был на многое, чтобы иметь возможность пощадить твоего отца, но он стоял на моем пути.

Оба выскочили в окно. Я закричал, и ко мне сбежал весь дом. Я кричал и указывал на дверь в стене. Ее отворили, но за ней возвышалась поросшая мхом вековая стена.

— Итак, Стефан, — вскричал Франк, — ни малейшего сомнения, что это один и тот же человек, имя которого я знаю.

— Скажи его! — прервал Стефан.

— Подожди, дай мне кончить мой рассказ.

Гнев «его чести» произвел магическое действие. Все вдруг стихли и почтительно отступили от него.

— Я хочу, — твердо и решительно сказал он, — чтобы этот юноша не испытал никакого вреда.

Никто не возразил ни слова.

— Милорды и джентльмены! — продолжал он, успокаиваясь. — Вы можете удалиться.

Все молча и почтительно стали расходиться.

— Доктор, — обратился «его честь» к человеку, требовавшему моей смерти, — дайте несколько капель опия девушке. Она очень мила и достойна любви. Мне очень жаль ее.

Доктор молча исполнил его желание.

— Теперь сделайте то же и с ее братом, — задумчиво продолжал «его честь».

— Вы согласитесь выпить несколько капель опия? — обратился ко мне доктор.

Я жадно схватился за стакан, который он держал в руках, и залпом выпил.

— Клянусь всем святым, — вскричал я, обращаясь к «его чести», — что я благодарю вас за спасение моей жизни единственно потому, что надеюсь и жажду отомстить вам! О, будьте уверены, я всегда узнаю вас, где бы и когда бы я ни встретил вас!

— Слышите, милорд! — сказал доктор.

— Слышу.

«Его честь» подошел ко мне и, внимательно смотря на меня, сказал:

— И я узнаю вас и, если это будет возможно, поберегу вас.

— Да, Стефан, он сдержал свое слово. Моя жизнь была в его руках и он не убил меня!

— Когда? В понедельник? — вскричал Стефан.

— Да, и вот рана, которую он нанес мне! — ответил Франк, указывая на грудь.

— Рио-Санто! — вскричал Мак-Наб. — Итак, я не ошибался! Я не знаю этого человека, но не сомневаюсь — это он. Подивись, Персеваль, сходству нашей судьбы. Тот же самый человек, который стал между тобою и мисс Тревор — он же отнимает у меня сердце Клары!

— Возможно ли это! — вскричал Франк.

Стефан быстро направился к двери.

— Куда ты? — остановил его Франк.

— Пойду и вызову на дуэль маркиза Рио-Санто. Клянусь, она будет смертельна! Прощай!

— Остановись! — с упреком сказал Франк.

— Но пойми, что до сих пор у меня нет никаких известий о Кларе.

Франк сбросил одеяло и, прежде чем Стефан мог остановить его, был на ногах.

— Смотри, Стефан! — кричал он. — Смотри! Я здоров, бодр и силен.

— О, моя Гарриет! — продолжал он, смотря на портрет сестры. — Ты на небе… там прощают. Но на земле… здесь мстят! О, мой Стефан! Ты знаешь, как она была прекрасна, и сколько я плакал!

— Доктор развязал веревки, которыми я был связан, — продолжил Франк свой рассказ, — и вышел вместе с «его честью». Я на коленях дополз до сестры и приподнял с лица покрывало. Несчастная нежно улыбалась во сне, произнося имя Генриха Доттона. Бедная сестра! Но и на меня стал действовать опий…

Мы подъезжали уже к замку матери, когда я очнулся. Гарриет еще спала. Мы перенесли ее в замок, и я сказал матери, что Гарриет заболела в дороге.

— Милый Франк! — сказала мне Гарриет, едва придя в себя. — Я все помню, все. Я должна умереть.

И она сдержала свое слово, несчастная! Осенью, я вместе с плачущей матерью преклонил колена перед трупом несчастной сестры!

На другой день, по прибытии в замок, я написал к главному судье, твоему дяде. Я подробно рассказал ему все, умолчав только о позоре несчастной сестры. Твой дядя ответил мне очень уклончиво, называя мой рассказ невероятным и невозможным. Я, однако, настаивал. Предпринято было, по моим настояниям, следствие, и приступили к обыску, который с самого начала закончился неудачей, так как лестницы, о которой я говорил, не нашли совсем. За дверью была стена, древность которой оспаривать было бы чистым безумием, а все окрестные жители поклялись, что никогда ничего и не слыхали о подземельи.