Поль Феваль - Лондонские тайны

— Миледи! Когда я оставил ее, она дышала жизнью, здоровьем, счастьем. Да, она была счастлива! А теперь она умирает!..

Леди Кемпбел потребовала, чтобы позвали доктора Муре. Тот явился скоро и сразу понял, в чем дело. На лице его не выразилось ни изумления, ни беспокойства. Он придвинул себе кресло и несколько минут рассматривал Мери. Потом приблизил свою щеку к губам Мери. Легкое, холодное, едва заметное дыхание коснулось его щеки.

— Так и есть! — почти с удовольствием заговорил он. — Миледи, горчицы, таз и воды!

Когда приказание его было исполнено, он пустил кровь из руки Мери. Несколько капель крови упало в таз.

— Так и есть! — продолжал со все возраставшим жаром Муре. — Странное, таинственное, редкое состояние, представляющее все признаки смерти… Спирту, миледи, опия!

Муре налил несколько капель опия на губы Мери и приложил к ее ногам горячую горчицу. Напрасно, Мери даже не пошевелилась. Муре с крайним любопытством рассматривал ее.

— Есть ли надежда, доктор? — умоляющим голосом спросила леди Кемпбел.

— Прикажите приготовить постель, — ответил он не оборачиваясь, — жесткую, наклонную. Я думал, миледи, что это истерика, но нет, это каталепсия! — вскрикнул он будто восторженным голосом. — Странное, редкое, таинственное явление, имеющее все признаки смерти. Первый случай моей двадцатилетней практики! О счастье!..

— Сумасшедший! — вскрикнула Диана.

Муре вздрогнул.

— Миледи, — с упреком проговорил он, — люди науки не всегда знакомы со светскими законами. И это им простительно. Ничего удивительного, что иной раз они высказывают мысли, за которые невежды клеймят их именем сумасшедших. Но они умеют презирать обиды, точно также, как и прощать невежеству.

Диана покраснела и извинилась. Мери перенесли на постель. Муре осторожно закрыл ей глаза, но едва он отнял руку, как глаза раскрылись сами собой.

— Миледи, — спрашивал он, — скажите пожалуйста, что предшествовало и, по всей вероятности, произвело этот обморок?

— Так это обморок?

— Смерть — ни что иное как бесконечно длящийся обморок, миледи. И позвольте мне повторить вам, что мне необходимо знать…

— Я ничего не знаю, доктор. Нужно спросить мисс Стюарт.

— Она разговаривала с Франком Персевалем, ответила мисс Стюарт.

— А!.. — протянул Муре.

— С самого начала она была в каком-то странном состоянии.

— Не было ли особой причины ей прийти сюда?

— Она получила от Франка записку, — едва слышно ответила Диана.

— Какой срам! — вскричала леди Кемпбел.

— А! — с иронией воскликнул доктор. — Сэр Франк Персеваль раненько выздоровел.

Через несколько минут он уже откланивался.

— Но неужели же вы уйдете, не обнадежив нас? — воскликнула леди Кемпбел.

— Мисс Тревор жива, — холодно ответил Муре. — Я сейчас пришлю помощника, а вечером заеду сам. До свидания.

Приехав домой, Муре сейчас же позвал к себе Раулея.

— Ну что же наша птичка? — спросил Муре.

— Сидит в клетке.

— Диета?

— Через день пол-унции хлеба.

— В темноте?

— В полнейшей. Однако очень крепка! Давно бы нужно протянуть ноги, а она все еще живет. Впрочем порядком-таки добрал я ее — кожа да кости… Ну, а спать-то более десяти минут не следует никак.

Раулей посмотрел на часы и продолжал:

— Ах, черт меня возьми, заболтался я с вами, а она услаждается сном тринадцатую минуту. Разбужу ее!

Минуту спустя послышался какой-то рев, за которым следовал крик испуга.

С тех пор, как Клара попала в руки доктора Муре, прошло пять дней. Она очнулась в совершеннейшем мраке, комнате, куда поместил ее Муре. Мало-помалу она вспомнила случившееся с ней.

— Батюшка! — вскрикнула она. — Я видела его. Анна? Где ты?

И она стала шарить кругом, но напрасно.

— Боже, они убили ее! Но где же я? Мрак, тишина… Жива ли я сама… Неужели они убили и меня… Так это смерть! Вечная, глубокая ночь, мертвая тишина… я в могиле! Боже! Долго ли мне так страдать?

Клару охватил смертельный холод. Но преодолев свой ужас, она вдруг вскочила и, протянув вперед руки, сделала два шага. Руки ее уперлись во что-то мягкое, уступчивое. Она бросилась в другую сторону, но и там встретила то же самое.

Стены этой комнаты были обиты клеенкой с войлоком, так что ни малейший шум снаружи не мог достигнуть ее слуха, а ее крики быть услышаны за стенами.

Желание свободы, света, воздуха, движения овладело Кларой. Она закричала — ни малейшего отзвука. Охваченная бешенством, она ударила головой в стену — мягкая подушка подалась от удара. С воплем упала она на пол и стала молиться.

Время, однако, шло, но ничего не менялось. Вскоре к ее страданиям присоединились еще муки голода. Вряд ли что может сравниться с этой ужасной пыткой, которой подвергали несчастную, беспомощную жертву «во имя науки и общей пользы человечества».

А на третьи сутки с ней начались нервные припадки, ею овладевал бред. Ей мерещилась то засыпающая Анна, то бледное лицо отца, то прелестное лицо мечтателя Эдуарда… Несчастная успела полюбить его всеми силами души!

Она стала терять сознание, слабость постепенно разливалась по всем ее членам, пока она не забылась совсем.

Тогда дверь тихо отворилась и на пороге появилась желтая, зверская фигура Раулея, со свечкой в руке и с ящиком под мышкой.

— Ну, стоило ли платить столько денег, — ворчал он. Правда, девчонка славная, но все же дорого. Впрочем, не мое дело. Однако здесь скучно, маловато развлечений. Но женщины, где хотите, сумеют найти себе их. Прибегнут к обморокам — вот и развлечение!

С этими словами он поднес к носу Клары склянку со спиртом. Клара с легким стоном судорожно пошевелилась. Раулей быстро закрыл ей глаза.

— Не хотите ли покушать, мое дитя? — спросил он.

Клара не ответила.

— Молчание — знак согласия. Впрочем, верно и проголодалась. Не хотите ли хлебца, мое дитя?

Раулей снял платок с глаз Клары и опять поднес склянку к ее носу, но быстро задул свечу, как только она стала открывать глаза.

— Свет! Я видела свет! — воскликнула несчастная.

Ей ответил стук затворившейся двери.

Раулей шел в свою комнату и раздумывал:

— Пожалуй она не найдет хлеба на столе, а доктор приказал беречь ее.