Поль Феваль - Лондонские тайны

Теперь, мой дорогой Энджус, у меня есть надежда, сладкая надежда! За моею дочерью присматривает немой и бедная женщина, у которой, кажется, доброе сердце. Я, быть может, упрошу или подкуплю ее. Она позволит мне взглянуть на Сюзанну, поцеловать ее. О, какое счастье! Не правда ли, Энджус, ты согласишься со мной, что эта надежда оправдывает мое бегство, Я еще могу быть счастлива!»

Ферджус печально сложил письмо.

— Нужно спасти ее! — сказал он.

Мак-Ферлэн молча покачал головой.

— Надо отомстить! — вскрикнул он. — Я знаю, кто угрожает ей. — Вейт-Манор… Пей друг! Пей, О'Брин! Ты еще не все знаешь.

Энджус был бледен.

— Налей себе сам, — продолжал он, принуждая себя улыбнуться, у меня дрожат руки. Налей и мне. Хочешь знать, что было на Смитфильдском рынке? Года три тому назад, в газетах толковали о беглецах из Ботани-бея, в том числе и о тебе. Сестра забеременела немного спустя. В журналах опять заговорили о беглецах и кто-то распустил слухи о твоих прежних отношениях с Мери, и что ты видишься с ней. Вейт-Манор с жадностью собирал всю эту клевету. Когда Мери родила, он долго рассматривал ребенка и с угрозами кричал, что он похож на тебя.

— На меня!

— Да. Не забывай, как тебя любила Мери. Ужасные подозрения овладели Годфреем и он отнял ребенка у матери. Бедная сестра поправилась и напрасно просила, умоляла, чтобы ей показали ребенка, так что она стала думать, будто он умер. Наконец, Годфрей явился к ней, Патерсон нес за ним колыбель. Она была счастлива!.. Но Годфрей грубо остановил ее и сказал:

— Миледи! Это ваше, но не мое дитя.

Мери изумленно и испуганно посмотрела на него.

— Смейте сказать мне, — с яростью продолжал он, — что это дитя не похоже на него!

— На кого, Бога ради?

— На Ферджуса О’Брина, конечно.

— На Ферджуса! — вскрикнула Мери с радостью.

— Это погубило ее, потому что Годфрей принял это за признание. — Он побледнел от ярости.

— Милорд, пощадите ваше дитя! — умоляла Мери, пав на колени.

Годфрей злобно улыбнулся.

— Мое дитя? — с горькой иронией повторил он. — Мне кажется, что я был бы вашим рабом, если бы этот ребенок был мой.

Сестра стала было клясться в невиновности, но Годфрей грубо прервал ее:

— Посмотрите на ребенка, миледи, посмотрите и насмотритесь хорошенько, потому что вы видите его в последний раз.

Мери просила, плакала, умоляла, обнимала колена своего мучителя. Вейт-Манору эта унизительная сцена доставляла удовольствие, он старался продлить ее. Наконец, по его знаку, Патерсон унес ребенка.

Мери почти без чувств упала на кровать. Вейт-Манор грубо приказал ей встать. Она повиновалась и пошла за ним.

Когда они вышли на двор, Патерсон подал Годфрею веревку.

Энджус замолчал.

— Продолжай, мой друг, что он сделал?

— Что сделал? О, если бы я был там!

Мак-Ферлэн глухо застонал.

Мери стояла перед Вейт-Манором, бледная, трепещущая, беззащитная. Он насильно поставил ее на колени на крыльце. Потом… потом накинул ей веревку на шею и громко спросил:

— Кто из вас хочет купить эту женщину?

Никто из собранных на дворе слуг не откликнулся.

Энджус едва сдерживал гнев при этом воспоминании. О'Брин невольно встал.

— О!.. Теперь я клянусь мстить этому человеку, беспощадно мстить…

— Благодарю, друг!

— Никакого сомнения, — продолжал Энджус, — что Вейт-Манор сам не верил своим словам. Но его бесило то, что она не забыла тебя. Чтобы удовлетворить безумный гнев, он решил прибегнуть к старинному обычаю, который может существовать только в одной Англии. Он хотел продать ее, обвинение в неверности давало ему право.

— Кто хочет купить эту женщину? — повторил Вейт-Манор.

Никто не ответил. Мери, бледная, стояла на коленях.

— Прочь же с дороги! Я продам ее на рынке, — гневно зарычал он.

Годфрей повел сестру на Смитфильдский рынок. Вокруг него собралась толпа. Зрелище для нее было любопытное!

— Эта женщина продается, — кричал он. — Три шиллинга!

И вдруг из толпы раздался громкий и звучный голос:

— Я покупаю эту женщину. Пропустите.

Это был молодой человек в платье скотника. Годфрей смутился при виде его и хотел уйти. Но тот остановил. В Лондоне я узнал после, что это был Бриан Ленчестер, младший брат Годфрея. Бриан вырвал веревку из рук Годфрея и, поддерживая одной рукой плачущую и обессилевшую Мери, другой рукой бросил Годфрею в лицо горсть медных монет со словами:

— Вот ваши деньги, благородный граф Вейт-Манор!

Громкие возгласы всей толпы одобрили поступок молодого человека.

Вейт-Манор стоял как пораженный громом. Народ расступился перед мнимым скотником, сомкнулся вокруг Бриана, лицо которого исказилось от бессильной ярости.

— Но Мери, Мери?

— Бриан усадил ее в карету и отвез к одной доброй старушке. Он не богат, но, несмотря на это, часто помогал моей бедной сестре. Да благословит его Бог! Остальное ты знаешь.

— Мщение, мщение и мщение!.. Теперь выслушай, Энджус, и мою тайну. Тебе открою ее первому.

Читателям известно, что поиски Бриана Ленчестера на Вимпольской улице были совершенно напрасны.

Спустя полчаса, к дому Вейт-Манора подъехала наемная коляска, из которой вышел Бриан Ленчестер, Он позвонил. Отворивший ему грум невольно попятился назад.

— Доложи его сиятельству, графу Вейт-Манору, — с повелительным спокойствием приказал Бриан, — что Бриан Ленчестер желает видеть его сиятельство.

Грум был в нерешительности. Однако повиновался, когда Бриан повторил приказание.

Немного спустя Бриана ввели в приемную. Он опустился в кресло и одна мысль завладела его умом. Могущественный неприятель оспаривал у него Сюзанну и он должен был еще найти ее.

Давно уже Бриан не был в доме своих предков. Его охватило какое-то новое чувство. Он с уважением взглянул на портреты гордых предков; вспомнил, как его отец, умирая, соединил руки братьев; вспомнил полные любви и кротости слова матери. Пожалуй, что Бриан и раскаивался…

В комнату, опираясь на руку Патерсона, вошел граф Вейт-Манор, Бриан встал и почтительно поклонился. Граф постарался с искренним радушием ответить.

Братья молча стояли друг перед другом. Бриан был спокоен, Вейт-Манор стоял с выражением ласковой покорности и добродушия. Страждущий вид графа произвел глубокое впечатление на Бриана, он начинал глубоко раскаиваться, готов был протянуть ему руку. Но взгляд ненависти, промелькнувший на лице графа, удержал Ленчестера. Он сделался холоден.