Александр Ян - Дело огня

Асахина сглотнул.

— Я хочу научиться делать машины, — сказал он. — Чтобы варвары не могли сломить нас, как они сломили Китай. Если для этого нужно поехать к варварам, я поеду к варварам. Если нужно будет сойти в ад — я сойду в ад.

— Похвальная решимость, — господин дайнагон улыбнулся. — А язык ты изучаешь, чтобы говорить с демонами?

Асахина покраснел.

— «Знай врага, знай себя — и ты победишь в ста случаях из ста», так писал великий Сомбу.

— Дай мне книгу, по которой ты изучаешь язык, — господин дайнагон протянул руку, и Асахина не смог противиться.

Аоки повертел учебник в руках, раскрыл ближе к концу, прочел вслух — и Асахина поразился: самые языколомные места он произносил не хуже варвара из Иокогамы:

Дайнагон посмотрел на Асахину поверх страниц и спросил:

— Ты понимаешь, о чем это?

— Надеюсь, что да, господин, хотя мои познания весьма жалки. Это о том, как человек днем и ночью с детства должен думать, что его господин близко. Признаться, я был удивлен, что варвары знакомы с учением Конфуция…

Асахине пришлось прерваться, потому что господин Аоки залился смехом.

— Здесь неверный перевод, — дайнагон постучал по закрытой книге. — Слово «лорд» надо переводить не как «господин», а как «Бог». Что ты знаешь об учении христиан, Тэнкэн?

Все, что Тэнкэн знал о христианстве, можно было записать четырьмя знаками на ногте большого пальца.

— Оно отвратительно, — неуверенно начал он. — Оно развращает умы людей и толкает их к смуте… — тут пришлось умолкнуть, потому что получалась чушь: он сам, Тэнкэн, по доброй воле примкнувший к явным смутьянам, кого-то будет порицать за побуждение к смуте? Не смешно ли?

— Чушь, — снова сказал дайнагон, и опять вымел из воздуха нелепость веером. — Дело вовсе не в этом. Дело в том, что христиане отвергают всех других богов, кроме своего. Их Бог дал им страшную силу, они распространились по всему лику земли, как чума. Но за это они предают ему свои сердца, и он их пожирает, а они едят его плоть. Ты думаешь, что они научат тебя строить машины? Возможно. Но твое сердце уже не будет больше сердцем японца, не будет истинным сердцем, которым только японцы и могут обладать. В него проникнет демон, которому они поклоняются. Вот в чем главное зло. Тебе не нужно ехать учиться к варварам. Они уничтожат твое сердце. Сожги это.

Книга шлепнулась перед Асахиной на татами.

— При всем моем уважении к вам, — тихо сказал Тэнкэн, — я не могу. Это подарок господина Сакума. Последний подарок. Я не могу так поступить.

— А ведь я тоже твой благодетель, — мягко сказал господин Аоки. — Я далее тебе кров и пищу, предлагаю службу. Даже одежда на тебе — из моего дома…

— Если вы потребуете оставить все ваше у вас, я уйду нагим, — спокойно ответил Асахина. — К сожалению, я не смогу вернуть вам пищу, но обещаю оставить то, во что она превратилась.

Смех господина дайнагона вновь раскатился переливами, похожими на звуки водяной цитры.

— Не нужно уходить, Тэнкэн. И книгу не надо жечь — я проверял тебя. Мне нравится твоя верность.

— Позвольте заметить, что вашему покорному слуге не нравится этот способ проверки.

— Твоя смелость мне нравится тоже. Поживи пока здесь, подлечи ногу, отдохни, развлекись. Молодым людям нужно иногда развлекаться. А кстати, нынче вечером мои люди отправляются веселиться к Янаги. Не желаешь ли составить им компанию?

— Благодарю покорнейше, нет.

— Ну а я настаиваю, — бросил господин Аоки. — Ато! Ато, подойди сюда.

Ато, ждавший за порогом, отодвинул фусума и поклонился.

— Возьми Тэнкэна с собой, — тон господина дайнагона был самый непринужденный. Тон человека, не представляющего, что ему могут отказать. — Юноше нужно развеяться.

Кэйноскэ прежде никогда не хотелось нарушить статью устава, которая запрещает поединки по личным мотивам. Ту, что запрещает покидать ополчение — хотелось, а эту нет. Пока не оказалось, что эти мерзавцы Ямадзаки, Сайто и Тодо привели его в веселый дом, чтобы подсунуть под него женщину.

Еле вырвался Кэйноскэ от размалеванной шлюхи, сказавшись, что живот разболелся до невозможности, и если он сейчас же не доберется до отхожего места, то ему сделается плохо прямо в этой комнате. Надо сказать, не очень-то и соврал: отвратительная почти до рвоты была шлюха — толстозадая, писклявая, вертлявая. И как только Ямадзаки пришло в голову, что он польстится на такую? Как господину Хидзикате пришло в голову, что он хоть на кого-то здесь может польститься?

Он ожидал какого-то подвоха, когда Хидзиката сказал «это приказ». Сначала думал, что господин фукутё сам соизволит втайне прийти сюда, скрыв лицо под глубокой шляпой. Потом, когда выпили уже довольно много, а Хидзиката все не появлялся, Кэйноскэ подумал другое — что фукутё намекнул за кем-то из троих проследить, и старался внимательно слушать разговоры. Но троица собутыльников не говорила ни о политике, ни о делах отрядных, а все больше о своей жизни и юношеских годах, девки подливали, хихикали и играли — одна на барабанчике, вторая на сямисэне, третья на кото, а четвертая, самая разодетая, танцевала. Именно она после танца подсела к Кэйноскэ, разговоры принимали все более непристойный оборот, и наконец выяснилось, что Кэйноскэ грубо провели. Под насмешливые и похабные напутствия ему пришлось проследовать за размалеванной тварью через внутренний садик в дальние комнаты, откуда насилу удалось вырваться.

Сначала он хотел вызвать всех троих, но, пока спускался, сообразил, что они не согласятся, потому что — устав. Но можно было попросту выругать их как следует, или нет, еще лучше — сохранив достоинство, молча уйти…

Но чтобы уйти молча, нужно взять меч и надеть сандалии, а меч стойке у входа. Чтобы до него добраться, следовало пройти мимо комнаты, где оставшиеся трое продолжали пировать с девками.

— Спорим, что у нее ничего не выйдет? — услышал он голос Сайто. — Ты напрасно отправил с ним Хацугику. С ним надо было отпустить вот эту, как тебя…

— Химавари, господин, — пролепетала девушка. Кэйноскэ узнал ее голосок — она играла на барабанчике и пела.

— Химавари так Химавари, — миролюбиво согласился подвыпивший Сайто. — Она щупленькая, как мальчишка, может, ему бы и понравилась.

— Госпожа Хацугику — лучшая ойран, — бойко возразила девица, игравшая на сямисэне. — И самая опытная.