Михаил Арнаудов - Психология литературного творчества

Теофиль Готье говорит по этому случаю об авторе: «Он владеет талантом соотношений (correspondance), то есть умеет открывать через таинственную интуицию невидимое для другого средство и таким образом сближать с помощью неожиданных аналогий, которые может уловить только ясновидец, самые отдалённые и самые несовместимые на вид предметы. Каждый настоящий поэт одарён этим более или менее развитым качеством, которое является самой сутью его искусства» [1127] Т. Готье, Шарль Бодлер, 1915, стр. 22. . Так считает и Фридрих Геббель: «Поэт, если он преисполнен идеей, видит в мире только отражения этой идеи; увидев сноп света ночной лампы, он пробуждает мысли, связанные с ним» [1128] Fr. Hebbel, Tagebücher, I, S. 355. . Так, поэтическое открытие состоит в раскрытии связей, возможностей, которые у других даны не прямо, через собственную мысль, а через напоминание. Благодаря концентрации, способной создать интерес к идее, к основному видению в данном случае, в сознании выступают все родственные элементы, и дело художественного разума в том, чтобы отобрать те или другие элементы с учётом их идеальной целостности. Всё, что может помешать этому, всё дисгармоническое и паразитарное отбрасывается; удерживается только то, что служит успешному развитию темы. При этом в отношении к ясности первичного общего видения, но не повода мы имеем постепенный переход от картины, схваченной в самых смутных очертаниях к подробностям, данным в пестроте красок и черт, как это указано Гейне в его «Морском видении»:

Сонные видения, более живые очертания и краски, полное солнечное освещение и живое чувство для картин — вот три этапа творческой мысли, повторяющиеся при каждом переходе от первой идеи к окончательному развитию.

Концентрация, как мы уже писали, является делом совместной работы воображения и разума. В какой степени и каким способом они участвуют в развитии идеи, это вопрос отдельного случая и метода, который вообще применяется писателем в зависимости от его навыка или его эстетики. Если одни поэты чувствуют себя людьми только своего воображения и не признают никакой рефлексии при зарождении своих стихов, в которых всё — настроение, небольшая картина, другие, наоборот, считают себя только «техниками» и не придают значения своему воображению, так как их драмы и романы построены по всем правилам искусства и после систематической подготовки в результате длительного обдумывания. Мистические натуры склонны ставить и в поэзии на первое и важнейшее место сверхлогическое и экстатическое мышление, как это подчёркивает в религии Джеймс. Он пишет: «Если у кого-нибудь и есть интуиция, то она идёт из глубины человеческой души, а не из болтливой поверхности господствующего рационализма. Вся подсознательная жизнь, инстинкты, убеждения, предчувствия и влечения создали предварительные условия, важнейший вывод из которых улавливается сознанием; и что-то в нас положительно знает , что этот вывод содержит больше правды, чем всякий диспут рационалистического характера, который бы ему возражал». И ещё: «Бессознательное и иррациональное имеют примат в делах религии» [1130] W. James, Die religiöse Erfahrung, S. 69—70. . Но сомнительно, чтобы этот примат привёл и в искусстве к чему-нибудь ценному и прочному, если не придёт на помощь противоположный ему фактор — рассудочное, критическое мышление. Если отбросить тенденциозное подчёркивание одного из важных факторов «бессознательного», то в действительности наблюдается несколько типов художников, критерием для различения которых можно принять самое общее соотношение между воображением, разумом и настроением. И как самих художников, так и их произведения можно было бы классифицировать с учётом элементов, которые преобладают в них. Кюрель, например, пишет о драме, которую мы уже упоминали («Envers d’une Sainte»), что разум имеет там гораздо большую долю, чем воображение, и что в то время, как на последнее приходится три десятых композиции, разуму же остаётся шесть десятых, а памяти — одна десятая [1131] Вinet, L’Année psychologique, I, p. 168. . Память, следовательно, даёт точные копии жизни, воображение изобретает правдоподобные черты и отношения, а разум комбинирует эти данные, чтобы построить целостность; разум специально «делает выбор между лицами, пришедшими на память случайно, и определяет, каким способом они могут быть введены в сюжет» [1132] Там же, стр. 159. . В некоторых случаях доли воображения и разума могут находиться в обратной пропорциональной зависимости или же память может давать так много, что двум другим видам деятельности остаётся очень мало места в творческой работе.

При концентрации мы наблюдаем скрещивание воображения с анализом, о чём свидетельствуют самонаблюдения поэта Поля Валери:

«Когда появляется продуктивное настроение, говорит его герой Эвпалинос, я точно так же отличаюсь от самого себя, как натянутая струна — от самой себя, когда она бывает расслабленной. Я становлюсь совсем другим. Все мои комбинации совершаются и сохраняются в освещении. Моя потребность в прекрасном, равная моим неизвестным источникам и средствам, сама собой порождает образы, которыми я удовлетворён. Я от всего сердца желаю… и силы приходят. Силы души странно выступают ночью. Вот они, насыщенные светом и иллюзиями. Они осаждают меня своими дарами, они осаждают меня своими крыльями. В этом опасность! Это самая трудная вещь на свете! О момент важнейший и великая боль!.. Это обильное и таинственное благоволение вместо того, чтобы принять его, как оно есть, идущим только от большого желания, которое наивно оформлено только тем, что ждёт моя душа, я должен задержать, пока не дам ему знака. Если же я его получу в виде перерыва своей жизни (чудесный перерыв обыкновенного потока), я должен ещё разделить неделимое, и ограничить, и прервать зарождение идей» [1133] Fr. Lefèvre, Entretiens avec Paul Valéry, Paris, 1926, p. 173. .

Значит, необходима сила ума и воли, чтобы поставить в ряд, соразмерить и использовать результаты вдохновения. Вдохновение результативно, когда оно охлаждено, выяснено, успокоено. «Энтузиазм не является состоянием духа писателя», — отмечает в другом месте Поль Валери. Здесь мы могли бы вспомнить и Вольтера, который также представляет собой человека разума и воли в своих поэтических опытах. Он пишет: «Редчайшая вещь — сочетание разума с энтузиазмом… Разумный энтузиазм (l’enthousiasme raisonable) является наследственной частью великих поэтов» [1134] Voltaire, Dictionnaire philosophique, «Enthousiasme». . Валери в свою очередь поясняет: «Каким бы ни был мощным огонь, эта мощь становится полезным двигателем только тогда, когда она впряжена в машины искусства» [1135] P. Valéry, Introduction a la Méthode de L. de Vinci; См.: Fr. Lefèvre, op. cit., p. 176. . И ещё, подтверждая в самой решительной форме свой интеллектуализм, он продолжает: «Настоящим условием для настоящего поэта является нечто коренным образом отличное от сонного состояния. Я не вижу ничего другого, кроме как сознательные поиски, гибкость мысли, согласие души, неприятные трудности и нескончаемый триумф жертвоприношения» [1136] P. Valéry, Au sujet d’Adonis; См.: Fr. Lefèvre, op. cit., p. 176. . Известно, что Валери пытался сохранить в своей поэзии классические правила, избегать романтических вольностей стиха, строго контролировать даже свой синтаксис и словарь [1137] Fr. Lefèvre, op. cit., p. 229. , что как раз не по вкусу по теории тех, кто признаёт только «бессознательное» в творчестве.