Михаил Арнаудов - Психология литературного творчества

Характеров, действующих лиц с индивидуальными чертами, сказка не знает. События происходят вне времени и пространства, характеры являются какими-то схемами без жизни и без конкретных очертаний. Если в действительности человеческая душа — это органическое целое, состоящее из разнородных сил, переплетённых самым разнообразным способом у отдельных лиц, и если она претерпевает известную эволюцию в зависимости от житейского опыта, сказка до неузнаваемости упрощает всё запутанное в ней, ставя на его место единичные и неизменные качества. Анализировать сложную формулу характера, подчёркивать основные и вторичные черты и показывать их взаимодействие не входит в задачу рассказчика. Характеры в сказке статичны: в них нет развития. При этом они движимы в своих мыслях и делах исключительно мотивом, отмеченным ещё в самом начале как исконная черта их духа. Народное воображение любит давать резкое очертание внутренней сущности героев; они являются олицетворением чувств и страстей в чистом виде. Они положительны или отрицательны, вызывают симпатию или ненависть. Добродетели и пороки заботливо распределены так, чтобы они не смешивались у одного и того же лица. С одной стороны, ангельская простота и незлобивость, милосердие и покорность, храбрость и ум, с другой — дьявольская злоба и жестокость, зависть и коварство, страх и глупость. Свет и тень здесь никогда не смешиваются, качества остаются чистыми и неизменными. Естественно, что конфликты, возникающие из подобных предпосылок, являются самыми искусственными и невозможными. Сказки разрабатывают стереотипные развития любви и ненависти, подвигов и страданий, преданности и измены, причём интрига ведётся через бесчисленные приключения, одно другого фантастичнее [516] См.: М. Арнаудов, Българските народни приказки, СбНУ, XXI, 1905. . Разумеется, это не исключает виртуозных композиций, которым свойственна выдержанность сюжета, счастливая комбинация эпизодов и умелое подтверждение этической идеи. Непринуждённая наивность, чистый юмор могут значительно повысить ценность сказки, если она с течением времени получит окончательную редакцию у какого-нибудь мастера рассказа, как, например, в случае с легендой, бытующей в Софийской области, «Где счастьем делятся» [517] См.: Д. Стойков, Сборник за народно умотворение, кн. VIII, 1892, стр. 174. .

В построении сказки как фантастического рассказа имеет равное значение как характер героев и их внутренние побуждения, так и внешние обстоятельства или фактор интриги. Обычно герой, идущий в поисках счастья по белу свету, встречает на своём пути сверхъестественные существа, которые всё могут и которые постоянно нарушают естественный порядок вещей. На сцене появляются, чтобы вершить чудеса, черти, змеи, самодивы [518] Самодива — сказочное существо, женщина, живущая в лесах ( фольк .). — Прим . ред. , орисницы [519] Орисница — мифологическое существо, предсказывающее судьбу человека ( фольк .). — Прим. ред . , боги, бдагодарные животные, орлы, муравьи, рыбы и змеи, волшебные вещи, например шапки-невидимки, летающие деревянные кони, золочёные яблоки и т.д. Вводятся самые странные положения, чтобы заинтересовать слушателей, и чем неожиданнее развязка, тем больше удовлетворение. Но эта развязка всегда предугадывается уже вначале. В сказках царит несокрушимый оптимизм. Подлость в конце концов бывает наказана, благородство вознаграждается. Именно эта тенденция к созданию идеального мира, где может найти своё полное выражение страстное желание правды и счастья, имеет непреходящее значение для всей направленности этого вида народного творчества. И какой бы странной ни казалась она образованному читателю, она закономерна в среде, где условия жизни, труд, страдания неуклонно подсказывают сновидения о чём-то более светлом и радостном. Реализму известных видов народных песен с их правдивыми картинами жизни противостоит фантастика большинства народных сказок. Оба вида поэтических произведений отвечают двум различным эстетическим потребностям: в одном случае — подлинные чувства, которые глубоко волнуют, в другом — настроения более эфемерного характера. Но есть и переходные виды — баллады с песенными мотивами или сказки с моральной и религиозной идеей, в которых серьёзное переживание и верное наблюдение своеобразно скрещиваются с капризным фантазированием. Такова легенда Софийской области «Где счастьем делятся», имеющая подзаголовок: «Счастье того, кто ходил к Богу и взял указанную им в жёны». Вот коротко её содержание:

Жил на свете человек, который много работал, мучился и всё же ничего не мог заработать себе на пропитание. Однажды он сказал: «Пойду искать, где счастьем делятся, и посмотрю, всё так ли буду жить или, может быть, что-нибудь приобрету». И пошёл, и ушёл очень далеко. В одном месте увидел пастуха, пасшего двести овец, но все они хилые, некоторые из них слепые, некоторые кривые, некоторые чесоточные. Завернул бедняга к нему: «Бог помощь, пастух!» — «Дай тебе Бог здоровья», — ответил пастух и спросил его: «Куда идёшь, побратим?» — «Ах, братец, с тех пор как я родился, я всё тружусь и ничего не могу заработать даже на хлеб: поэтому иду туда, где счастьем делятся, и буду идти, пока ноги меня несут!» Тогда пастух попросил его, если Бог ему поможет дойти, спросить у Бога, почему у него овцы такие. Человек пообещал ему и пошёл. Дойдя до реки, он увидел грушевое дерево, сел под ним, чтобы отдохнуть, а груша спросила его, куда он идёт («В те времена всё в мире говорило: животные, камни, деревья — у всех был язык»). Груша, узнав о замыслах бедняка, попросила его узнать, почему она каждую весну цветет, а плодов нет. Дальше он встретил святого Ивана, принявшего облик человека, и, сообщив ему, что он «ушёл в мученья», получил совет пойти по тому-то и тому-то пути и, достигнув горы, где белобородый старик мотыжит двумя мотыгами, взять из шалаша мотыгу и мотыжить вслед за стариком, не проронив ни слова. Бедняк послушал, нашёл старика и начал мотыжить. Вечером старик зашёл в шалаш, поужинал сухим хлебом с солью, дал хлеба и человеку, потом лег спать на голой земле, без подстилки, две ручки мотыг вместо подушки. Только улегся старик, как послышался голос из-за виноградника: «Эй, старик! Сегодня умерло триста человек, а родилось триста один. Скажи, какова будет их судьба в жизни!». Старик ответил: «Как моя сейчас, так и их навеки!». И заснул.

Утром старик снова мотыжил, а вечером снова шёл в шалаш, но теперь там был готов ужин и постели. И снова голос из-за виноградника спрашивал об умерших и о родившихся, и снова старик дал тот же ответ. На третий вечер на месте шалаша стоял прекрасный дом: стол ломился от яств, и, «сколько бы ни ели и ни пили, ничего не убавлялось», спали в роскошных постелях. Так мотыжил старик всю неделю и каждый вечер заходил в дом краше прежнего и ужинал за более богатым столом и ложился в более роскошную постель; в последний день появилась даже посуда из чистого золота и серебра. А утром старик отправился в церковь. Человек за ним. И только теперь старик повернулся и спросил его: «Скажи мне, зачем ты сюда пришёл?». Бедняк поведал о своих страданиях. Тогда старик сказал ему, что он родился в первый вечер и что никогда не сможет приобрести больше того, что имеет. «Но у тебя своё счастье — в венчании: ступай в такое-то село, женись на такой-то девушке, которая родилась в третий вечер, и с ней проживешь и ты. Но, что бы вы ни приобрели, ни за что не говори — моё, а говори — женино!»