Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

– Я долго не задержу вас, и вы не пожалеете, что выслушали меня.

– Ну, что ж… – Григорий устало опустился на койку и вздохнул. – Говорите, и чем короче, тем лучше.

– Хочу сразу же предупредить, что я пришёл как друг. Вы удивлены, но это именно так.

Григорию показалось, что его сильно толкнули в грудь, сердце бешено заколотилось. Неужели появился шанс на спасение? А что, если это новая игра, попытка сломить его волю перед расстрелом, вывести из равновесия? Любой ценой надо сдержаться, не выдать волнения!

– Странно. Меня вы не знаете, быть посредником между мной и ещё кем-то не можете – ведь у меня здесь нет ни одного близкого человека. Следовательно…

– Простите, а герр Кронне?

– Кронне? – в голосе Григория прозвучало искреннее удивление.

– Да, именно он попросил меня передать его глубокое сожаление по поводу того, что произошло. Он испробовал все возможности вам помочь, но оказался бессилен – с такой быстротой закружилась эта чёртова мельница правосудия. И теперь он жаждет…

– Откуда ему всё известно?

Вопрос словно повис в воздухе. Сокрушённо покачивая головой, врач сунул руку в карман, долго шарил там и, наконец, вытащил свёрнутый листок. Словно колеблясь, развернул его: даже в полутьме можно было разглядеть набранный готическим шрифтом заголовок газеты-листовки, которую вот уже две недели как издавали в лагере военнопленных. Основным материалом служили платные объявления – обращения отцов, матерей, жён, разыскивающих своих близких в лагерях для солдат и офицеров бывшей гитлеровской армии. Несколько скучнейших лагерных новостей и непременно ужасающий рассказ беглеца из Восточной зоны заполняли оставшееся место.

– Прочитайте вот это! – врач протянул газету.

– Вы забываете, у меня человеческие, а не кошачьи глаза. В такой темноте я ничего прочесть не могу.

Неожиданно вспыхнул карманный фонарик и осветил обведённую красным карандашом заметку на первой полосе. Григорий впился в неё глазами.

«Сегодня в пять часов утра, – сообщалось в информации, – приведён в исполнение приговор суда, приговорившего бывшего гауптмана немецкой армии Генриха фон Гольдринга к расстрелу за вооружённое нападение на солдата оккупационных войск. Перед смертью гауптман Гольдринг искренне раскаялся и подал прошение о помиловании. Командование оккупационных войск прошение отклонило».

– Который час? – спросил Григорий и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Да и голоса своего не узнал – он звучал хрипло и глухо.

Доктор осветил фонариком циферблат ручных часов.

– Без двенадцати четыре.

– Значит, в моём распоряжении час и двенадцать минут. Для смертника час плюс двенадцать минут – это же целая вечность. Или один миг. Как воспринять…

– Поверьте, эта газета жгла мне руки!

– Нечасто приходится читать сообщение о собственной смерти. Не скажу, что это очень приятно, но… не лишено интереса. Кстати, вам неизвестно, почему они так торопятся избавиться от меня?

– Ваша казнь – предостережение для других. Война всем осточертела, люди мечтают о мире и отдыхе. Попытка поставить во главе отрядов, перебрасываемых на Западную Украину, опытных военных руководителей – проваливается. Ваш пример должен устрашить остальных: при расстреле, я слышал, будут присутствовать все, кто колеблется.

– Наглядная, так сказать, агитация? Ну и ну! Молодчики из союзного командования не слишком разборчивы в методах.

– Совершенно с вами согласен. И поэтому я так охотно согласился выполнить просьбу герра Кронне.

– Жаль, что он тогда так быстро покинул кафе. Если бы не…

– О, он так казнит себя!

– Передайте герру Кронне: страшны не мёртвые, а живые, глядящие в лицо. Поскольку я вскоре выйду из игры…

– Вы мужественный человек, герр Гольдринг!

– Единственная роскошь, которую я могу себе позволить. Хотя, судя по информации, я умер как трус.

– Ваши друзья узнают, что это не так.

– Буду очень благодарен. А теперь… – Григорий поднялся, давая понять, что хочет остаться один.

Врач нервно заёрзал на стуле.

– Одну минуточку!.. Герр Кронне хотел… и я сам, как человек гуманной профессии… Погодите, куда же я задевал её? Ага, вот, берите, – в пальцах врача, отливая перламутром, блеснула маленькая ампула. – Надо её проглотить, и вы уснёте, тихо и без боли.

– Чтобы никогда не проснуться?

– Да!

Григорий взял ампулку и почувствовал на ней тепло пальцев, только что державших её.

«Неужели у меня такие холодные руки?» – мелькнула мысль.

– Интересно! – согнув руку лодочкой, Григорий задумчиво перекатывал ампулку по ладони. – В такой маленькой оболочке заключено так много: тихий, безболезненный сон, небытие, которое будет длиться вечно. А если взглянуть шире, то и больше. Гейне говорил, что каждый человек – это весь мир, который с ним рождается и с ним умирает. Что под каждым надгробием похоронена вся история человечества. Не помните, откуда это?

– О, в такой момент… когда в мыслях такой разброд… Очень прошу вас, будьте осторожны с ампулой! Она может упасть, куда-то закатится, и тогда…

Улыбнувшись, Григорий решительно протянул ампулу врачу.

– Чтобы вы не волновались, возьмите!

– То есть?

– Я всё равно не воспользуюсь ею. Отпущенное мне время я хочу прожить сполна и встретить смерть, как подобает человеку.

– Именно этого Кронне и опасался! Что же касается меня, то я не понимаю вас, просто не понимаю…

– Каждый живёт по-своему и по-своему умирает.

– У вас крепкие нервы. А мои, признаться… – от растерянности врач начал шарить по карманам, наконец вытащил портсигар и дрожащими пальцами прикурил сигарету. – Извините, что без разрешения, две-три затяжки меня успокоят… Простите, совсем не подумал, вы, верно, давно не курили? К сожалению, осталась только одна. Пожалуйста! Ах да, спички!

– Вот за это большущее спасибо, – ноздри Григория с жадностью втягивали запах табачного дыма, и он едва удержался от желания закурить тотчас. – С вашего разрешения спички оставлю у себя для последней затяжки…

– Конечно, конечно… – поспешно поднявшись, врач поклонился. – Не стану вам больше мешать. Моё почтение, герр Гольдринг!

– И моё тоже. Советую переменить место работы. С вашими гуманными взглядами…

– Да, да, это не для меня, никак не для меня… – Врач сделал вид, что не понял смысла, вложенного в последнюю реплику тем, кого он принимал за Гольдринга.

…Зажав сигарету между пальцами, Григорий подошёл к окну. Предрассветная мгла рассеивалась, и теперь хорошо был виден квадратный тюремный двор. Там, несмотря на такую рань, было необычайно людно. Солдаты в форме оккупационных войск перебегали от одной группки пленных к другой, два офицера нетерпеливо отдавали команды и снова возвращались к прерванному разговору, очевидно очень весёлому и далёкому от того, что здесь готовилось, ибо время от времени они разражались хохотом.