Мария Шиповская - Сокровища Королевского замка

— Что-о-о? Ты возьмешь папину старую деревянную камеру? Такую огромную? С этим тяжеленным штативом? С огромными кассетами для негативов? Каждый негатив как моя большая тетрадь?

— Снимки должны быть очень точными. А эта камера никогда еще не подводила.

— Если тебя увидят с этим хозяйством, тебе не убежать! Впрочем, один ты и так все не унесешь.

В голосе ее теперь была серьезность зрелого человека. Тонкие черты бледного личика выражали совсем недетскую озабоченность. Большие голубые глаза внимательно глядели на брата.

— Как-нибудь справлюсь! — уверенно заявил он.

На совещании речь шла о большой камере. Потом, поддавшись уговорам Петра, он решил делать снимки маленькой, удобной лейкой. Но сейчас утвердился в желании пойти на большой риск, но получить совершенные снимки.

— Сташек! — шепнула Кристина. К этому имени она прибегала лишь в тех случаях, когда ей очень хотелось чего-либо добиться. Так обращался к нему отец. Имя это осталось как заклинание, известное только им обоим. — Сташек! Я тебя очень прошу! Разреши нам! Мы с Галей будем следить, когда жандармы из-под «Бляхи» отправятся на учения! Тут же сообщим тебе!

Нет! — ответил он, хотя до сих пор исполнял каждую просьбу сестры, поддержанную этим «Сташек». — Нет! Это слишком опасно. Я один справлюсь. И добавил: — Не вздумай посвящать Галю!

Кристина насмешливо свистнула.

А Станислав неожиданно для себя почувствовал, что краснеет. Точно так же, как и во время сбора там, в чужой квартире, когда ему пришлось разоблачить девочек, сказав, сколько им лет на самом деле. Когда Галя уже на выходе, обращаясь к нему, сказала своим глубоким, мелодичным голосом: «Я знаю, вы нам… желали добра».

Сейчас он снова повторил:

— Не встревайте вы с Галей в это дело. Это действительно очень опасно.

Ежедневно, ранним утром перед уходом на работу, Станислав предпринимал маленький, как он для себя шутливо определил, «разведывательный маневр». Итоги утренних наблюдений всякий раз были одинаковы. Остро и выразительно рисовались темные руины величественной громады Замка на фоне розовеющего на востоке неба. Казалось, они призывали его. Однако отряд полевой жандармерии проводил учения как раз возле Замка и вдобавок ко всему в усиленном составе.

«А если, прежде чем они уедут, переменится погода, наступит слякоть и ненастье, ведь тогда и сфотографировать не удастся! А если все затянется, командир и вовсе отменит операцию», — думал он.

Мрачный, словно туча, Станислав направлялся на работу в транспортную контору, привычно выводил из конюшни коня, запрягал его в телегу и ехал на кирпичный завод, откуда в этот день, по распоряжению управляющего, должен был возить кирпич. Его помощник Бартошак сидел на краю телеги, бездумно уставившись в небо и помахивая длинными ногами в куцых штанах. За ними лениво следовали другие телеги.

Тогда, на другой день после встречи, Станислав попросил Бартошака, в случае чего, заменить его. Бартошак, неуклюжий, вечно сонный парень, постоянно щуривший маленькие глазки, сдвинул набок засаленную фуражку с небольшим козырьком, озабоченно почесал рыжую шевелюру, казалось намереваясь о чем-то спросить, но потом, видно передумав, проронил: «Ладно!», и больше ничего. Никому без нужды не хотелось лезть в чужие дела. Чем меньше знаешь, тем лучше.

Однажды рано утром Бартошак застелил телегу соломой.

— Ага, сегодня едем в Рембертов… — вспомнил Станислав.

Сколько же времени миновало с той поры, когда на весь Рембертов разносился крик Фудалы:

— Как вы берете кирпич? Как берете? Кирпич дело святое, он сделан из божьей глины, честно, как полагается, четыре зимы на морозе выдержан, как следует обожжен. Ни меня, ни тебя, дурака этакого, не будет на свете, а этот кирпич останется на веки веков, аминь. Только класть его надо с чувством, деликатно! А вы что? Будто камни бросаете, и никого не волнует, вдруг кирпич треснет!

Рабочие добродушно похлопывали его по плечу:

— Пойдет на кладку, один к одному, никто и не узнает, целый был кирпич или треснутый.

Фудала сердито качал головой, набычившись, словно собирался кого-то боднуть.

— Да наш старик не впустил бы вас на завод, собаками затравил. За его кирпичом приезжали на телеге, выстланной соломой, каждый кирпичик брали отдельно, деликатно клали. Но что это были за кирпичи! Один другого краше! Все края целые. Постучишь по нему — звенит как колокол. Да, колокол!

— Старый ворчун, чего только не наговорит!

— Кирпич есть кирпич! Ровный, неровный, целый, треснутый — все пойдет в дело, и порядок!

Они говорили это без злости. Брали у него махорку, дымили, разглагольствовали.

— Каменщику даже самый кривой кирпич не страшен, когда у него в руке мастерок и раствор, — утешали они его. — Мастерок мастера знает! — повторяли они поговорку каменщиков.

— Нет, нет! — не соглашался Фудала. — После человека остается след. Все видят, что и как он сделал! Напортачил? Может, другие исправят, а может, и не успеют. Но хорошее остается людям на добрую память.

— Ежели не сгноят все, что ты сделал! — грубо захохотал Люстага, размял пальцами самокрутку, высыпал махорку на землю и растоптал ногами.

Но этого уже никто не мог стерпеть, и Люстаге дали по шее — зачем, мол, махорку губишь!

Во дворе кирпичного завода, на площадке возле склада, разгуливали четыре козы Фудалы, пощипывали худосочную, остренькую травку, обгрызали ствол акации. Одна из них, серая, почему-то всегда злая, так и норовила боднуть рогатым лбом.

— Зачем тебе эти козы, Фудала? — спрашивали возчики. — Зачем столько молока? Уж не самогон ли молочный будешь гнать?

Он не отвечал, выставив лоб, как та серая коза, готовая бодаться.

Так было вплоть до того дня, когда ворота кирпичного завода отворил высокий и тощий как жердь парень с оттопыренными, словно ручки у кастрюли, ушами.

— Нет Фудалы, — сказал он. — Нет и не будет.

Какая-то бабка прошла мимо, потихоньку, жалобно всхлипывая.

— Козлят растил, белых и черных. Кормил чем мог. Жандармы проезжали мимо, увидели, как он бежит за козой. И вот нет Фудалы.

С той поры прошел год, но если случается им ехать в Рембертов, всегда кто-нибудь да позаботится, чтоб хоть клочок соломы лежал на телеге. Они сами над собой подсмеивались, но кирпич клали ровно, старательно, не жалея на это времени.

А под Зомбками кирпич кидали как на свалке, даже угрозы штрафа не помогали.

Рембертовский кирпич возили сейчас на Краковское предместье, для какой-то университетской библиотеки. Для перекрытия. Скверная работа. Черта два здесь подработаешь! Другое дело, когда материалы идут на военную стройку, тут всегда договоришься, разумеется, с тем, кто повыше, и, хотя все вроде бы строго подсчитано, глядишь, телегу-другую всегда можно подбросить по частному адресу, лишь бы часовой свое получил. А что в этой библиотеке? Какие-то заморыши! Слабосильные, как паучки. Одежда потертая. Денег у них и в заводе нет. Одни растяпы. К чему в военное время делать перекрытия над грудой старых книг? И чего это инженер Мязек из строительной фирмы охотится за каждой подводой, за каждой балкой, за каждым кирпичом, словно все это принадлежит ему? Да еще подгоняет рабочих! Сколько лет стояла библиотека под железной крышей без всяких перекрытий, а тут на тебе, когда никто ни в чем не уверен, понадобилось перекрытие.