Вадим Сухачевский - Ахилл

Наконец спустя три месяца Агамемнон, разгневанный, решил отправиться с посольством на этот островок. В этом посольстве оказался и я, так что был всему очевидцем.

Приплыли мы. Конечно, Агамемнон был достаточно умен, чтобы не набрасываться на Ахилла с гневными речами — эдак, того и гляди, можно запросто разделить участь своего родственника Акторида; — нет, он лишь спросил: где Патрокл? Почему доблестный Патрокл, вопреки данной клятве, не помогает моему брату Менелаю? Понимал, что, если он увезет Патрокла, то Ахилл не отпустит друга на войну одного.

Однако в ответ услышал, что здесь, на острове, Патрокла нет, — отправился в Мирмидонское царство по просьбе Ахилла, проведать его матушку Фетиду.

Ах, какой благородное недоумение тогда Агамемнон изобразил!

— Как! — возопил он. — Славный Патрокл нарушил клятву во всем помогать моему брату! Клятву, скрепленную именем самого Зевса! Уж не шутишь ли ты, Ахилл? Не верю, что наш Патрокл способен на такое!

Ахилл на это ему спокойно отвечал: да, мол, клятва была принесена, того никто не отрицает. Но клятва — в чем? В том, чтобы обратить свое оружие против всех, кто нанесет обиду Менелаю. Такую обиду, похитив Елену, нанес Менелаю троянец Парис. Но в тех городках, которые так славно разоряют наши воины, готов поклясться всеми богами, ни Елены, ни Париса нет, про них там даже не все слышали. Так что клятва, данная Патроклом Менелаю, тут вовсе не причем. Мне же Патрокл тоже дал клятву: исполнять мои любые, не противоречащие той, первой клятве приказания. Вот ей-то, этой клятве, он и верен. Если отправил я его мою матушку проведать — мог ли он мне отказать?

Вот когда покончите с этими прибрежными городками и пойдете на Трою — тогда иное дело. Тогда пошлю гонцов, чтобы вернули Патрокла. До той же поры, царь, видят боги, — несправедлив твой гнев.

Сколь не хитер был сам Агамемнон, а сразу понял, что перехитрил его Ахилл. Оставалось ему ни с чем возвращаться восвояси...

И тут...

Тут он вдруг увидел Брисеиду, вышедшую из своих покоев. И, увидев ее, думаю, сразу же понял все! И в тот же миг догадался, какими узами можно привязать к себе строптивого Ахилла.

Виду, однако, не подал. Нет, на лице даже кротость изобразил.

— О, ты прав, прав, царевич! Видят боги — правота за тобой! Когда двинемся на Трою — лишь тогда и призовем твоего Патрокла... Однако — слишком убога, по-моему, твоя жизнь тут, на этом островке, так ли подобает жить столь славному царевичу? Я привез тебе дюжину рабов и рабынь, там повара, кухарки, прислужники, прислужницы... Я вижу, у тебя новая прекрасная наложница. Для нее у меня тоже дар: вот эта молодая, красивая рабыня. Она ведь глухонемая, и это в ней особенно дорого, ибо она никогда не сможет выдать секреты своей госпожи. С такой прислугой вы сможете вести жизнь, достойную вас. И еще я привел для вас небольшое десятивесельное суденышко с гребцами. Пускай вот этот искусный повар-мидиец, — а они, поверь, лучшие в мире повара! — пускай на этом корабле он плавает к берегу, чтобы привозить оттуда лучшие яства. Начинай, Ахилл, жить, как пристало герою и царевичу.

Ахилл принял эти дары, с тем и отбыло наше посольство с его островка. Теперь Агамемнону оставалось только одно: ждать. Но ждать он умел — терпелив он умел быть, если нужно, наш царь.

Чего ждал? Чтобы как можно крепче стала привязанность Ахилла к Брисеиде! Ибо предугадывал он: только эта привязанность поможет ему обуздать непокорного царевича.

А откуда он мог знать, что там, на острове, происходит у Ахилла с Брисеидой? Да очень просто: от того самого повара-мидийца, каждые два дня отплывавшего на берег за яствами и заодно встречавшегося на берегу с людьми Агамемнона.

Ну а он, повар, откуда знал? Да от той самой рабыни, которая вовсе не была глухонемой! Не была она также и рабыней, а была фиванской гетерой, выполнявшей за плату некоторые особо щекотливые поручения Агамемнона.

Первое известие, полученное с острова, Агамемнона огорчило. Ахилл и Брисеида ночуют в разных чертогах. Правда, целые дни проводят вместе, но заняты лишь беседами — в основном, про богов и про обычаи своих сородичей. А, укладывая Брисеиду спать, безъязыкая "рабыня" увидела, что символ девственности, золотая цепочка, висевшая меж ног у хозяйки, не разорвана, как и должно быть у жрицы Аполлона.

И месяц проходит, и два — с острова те же самые известия: беседуют, смотрят друг на друга томно, а цепочка по-прежнему цела.

Агамемнон ждал.

Еще месяц прошел — доносят ему: вечером, оставшись одна, чтобы воздать молитву богам, Брисеида взмолилась Аполлону, прося того укрепить ее и не дать нарушить данный ему обет верности.

После этого куда более нетерпеливо стал ждать Агамемнон каждого сообщения с того берега.

Но — цела, цела была цепочка!

Еще два месяца проходит, мы уже готовимся к высадке на троянский берег, — и доносят Агамемнону: Брисеида занемогла, у нее случился жар. Ахилл впервые вошел в ее чертог, сидел подле ее ложа, молил богов, чтобы они ее уберегли, гладил ее по волосам. Всю ночь пробыл подле нее, лишь утром вышел радостный и воздал хвалу богам за то, что исцелилась его Брисеида.

— А цепочка?! — воскликнул наш царь.

И снова омрачилось лицо его, ибо цепочка все еще была цела.

Но уже недолго ему оставалось ждать. Люди, прибывшие с того берега, вбежали к нему с радостными лицами. Думаю, Агамемнон сразу понял: свершилось! Впрочем, и тут терпеливость не изменила ему — пожелал выслушать все с самого начала.

Ему поведали, что вечером между Ахиллом и Брисеидой случился разговор, но совсем не такой, как те, что они вели прежде.

— Ничего не упускайте! — повелел Агамемнон. — Хочу знать слово в слово, что за разговор!

Я тогда находился как раз подле него. А надобно тебе сказать, что Агамемнон для своих поручений подобного рода всегда подбирал людей с отменной памятью, поэтому, когда прибывшие мужчина и женщина стали на два голоса передавать слова Ахилла и Брисеиды, услышанные ими от мидийца-повара, которые тот донес до них со слов лжебезъязыкой лжерабыни, я не сомневался, что все передано слово в слово, и было ощущение, что я сам в этот миг нахожусь в Ахилловом шатре. Будто бы стою где-то за пологом и слышу их голоса.

Голос Ахилла:

"Вижу, ты уже совсем здорова, хвала богам!"

И Брисеиды голос:

"Да... Но я хотела умереть... Клянусь, было бы лучше, Ахилл, если бы я умерла!.."

"Но — отчего же? Я обидел тебя чем-то? Или, может, кто-нибудь из моих воинов?"

"О, нет, Ахилл! Твои воины так же почтительны со мной, как и ты. Но лучше бы в тот страшный день меня уволок на свой корабль ваш Акторид! После этого я наложила бы на себя руки, но душа моя была бы чиста, ибо в душе я не изменила Аполлону, своему суженому. А после того, как увидела тебя, я уже не могу в душе быть ему так же верна! О, Ахилл, Ахилл!.." (Женщина, говорившая за Брисеиду, умело изобразила рыдания.)