Александр Дюма - Анж Питу

Сделавшись владельцем двух саламандр, Питу пустился на поиски хамелеона, но на сей раз все его старания оказались напрасны. В конце концов Питу решил, что хамелеона в природе вообще не существует или же он обитает в других широтах.

Постановив это, Питу прекратил упорные поиски хамелеона.

Остальные же две трети наказаний обрушивались на Питу из-за проклятых солецизмов и окаянных варваризмов, произраставших в его переводах на латынь, словно плевелы на хлебном поле.

По четвергам и воскресеньям Питу был свободен от школы и посвящал эти дни ловле птиц и браконьерству; однако, поскольку рос он не по дням, а по часам и в шестнадцать лет был верзилой пяти футов четырех дюймов росту, некое обстоятельство слегка отвлекло его от любимых занятий.

Подле дороги, ведущей к Волчьей пустоши, расположена деревня Пислё — быть может, та самая, имя которой носила прекрасная Анна д’Эйи, любовница Франциска I.

В этой деревне жил фермер папаша Бийо, и по чистой случайности едва ли не всякий раз, как Питу проходил мимо его фермы, на пороге стояла хорошенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати, свежая, резвая, веселая; при крещении ей дали имя Катрин, но в деревне ее чаще звали по имени отца Бийотой.

Вначале Питу просто кланялся Бийоте; мало-помалу он расхрабрился и начал кланяться ей с улыбкой; наконец в один прекрасный день, поклонившись и улыбнувшись, он остановился, покраснел и произнес фразу, казавшуюся ему верхом дерзости:

— Здравствуйте, мадемуазель Катрин!

Катрин была добрая девушка; она отвечала Питу как старому знакомцу: в самом деле, уже два или три года она по меньшей мере раз в неделю видела, как Питу проходит мимо ее родной фермы. Вся штука в том, что Катрин видела Питу, но Питу ее не видел. Ибо Катрин было тогда шестнадцать лет, а Питу всего четырнадцать. Когда Питу стало шестнадцать, все, как мы убедились, пошло по-другому.

Мало-помалу Катрин начала по достоинству ценить таланты Питу, ибо он дарил ей плоды своей деятельности в виде самых красивых птиц и самых жирных кроликов. Вследствие этого Катрин принялась хвалить Питу, а Питу, тем более чувствительный к похвалам, что ему редко доводилось их слышать, поддался очарованию новизны и, вместо того, чтобы, как прежде, направлять свои стопы в Волчью пустошь, останавливался на полдороге, а вместо того, чтобы собирать буковые орешки и расставлять силки, бродил с утра до вечера вокруг фермы папаши Бийо в надежде на мгновение увидеть Катрин.

В результате число кроличьих шкурок существенно уменьшилось, не говоря уже о малиновках и дроздах.

Тетушка Анжелика высказала свое неудовольствие. Питу отвечал, что кролики сделались более недоверчивыми, а птицы стали замечать ловушки и пить росу из листьев либо из складок древесной коры.

Единственное, что утешало тетушку Анжелику, удрученную смекалкой кроликов и хитростью птиц, которые она объясняла успехами философии, была мысль о стипендии, ожидающей ее племянника; она предвкушала, как он поступит в семинарию, проучится там три года и выйдет из ее стен аббатом. А ведь окончить свои дни экономкой аббата было заветной мечтой мадемуазель Анжелики.

Старая дева твердо верила в исполнение этой мечты: ведь, став аббатом, Анж Питу не мог не взять тетку к себе в экономки, особенно после всего, что тетка для него сделала.

Сладостные грезы старой девы омрачало лишь одно: аббат Фортье, с которым она иной раз делилась своими планами, отвечал, качая головой:

— Дражайшая мадемуазель Питу, чтобы сделаться аббатом, вашему племяннику следовало бы уделять поменьше внимания естественной истории и побольше читать «De viris illustribus» [14] «О знаменитых мужах» (лат.). или «Selectae е profanis scriptoribus» [15] «Избранные отрывки из светских писателей» (лат.). .

— Что вы имеете в виду? — спрашивала мадемуазель Анжелика.

— Что он допускает слишком много варваризмов и чудовищно много солецизмов, — отвечал аббат Фортье, приводя мадемуазель Анжелику в полное смятение.

Мы были обязаны изложить вам все эти подробности, ибо без них любой читатель, как бы умен он ни был, не смог бы постичь весь ужас положения, в котором очутился Питу после того, как его выгнали из школы.

Бессильно опустив одну руку, придерживая другой на голове сундучок, он направился в сторону Плё; в ушах у него все еще звучали гневные возгласы аббата Фортье, а задумчивость его более всего походила на полное оцепенение.

Наконец с уст его сорвалась короткая фраза, выразившая самую суть его размышлений:

— Иисусе! Что скажет тетушка!

В самом деле, что могла сказать мадемуазель Анжелика Питу об этом крушении всех ее надежд?

Между тем Анж знал о планах тетки ровно столько, сколько знают верные и умные собаки о планах своих хозяев, то есть основывал свои выводы лишь на выражении ее лица. Инстинкт — бесценный поводырь, он никогда не обманывает; другое дело рассуждения, способные сбиться с пути под действием фантазии.

Из горестного восклицания, сорвавшегося с уст Анжа Питу, следовало, что он понимал, какое неудовольствие изъявит старая дева, узнав роковую новость. А опыт подсказывал ему, что если неудовольствие достигает неслыханных размеров, то и следствия его должны быть ни с чем не сообразны.

Во власти этих ужасных дум Питу добрался до Плё. Всего триста шагов отделяли ворота школы от начала улицы, где жила мадемуазель Питу, но племяннику ее потребовалось целых четверть часа, чтобы одолеть это расстояние.

Часы на колокольне пробили час.

Тут он заметил, что потратил на решительное объяснение с аббатом и дорогу домой целый час, а значит, утратил все шансы получить обед.

Мы уже упоминали, каким спасительным способом старая дева карала племянника за безрассудные порывы и школьные неуспехи; пообедать в доме тетушки Анжелики позже половины первого было невозможно, и это позволяло ей экономить на несчастном Питу худо-бедно шестьдесят обедов в год.

Но на этот раз запоздавшего школяра волновала вовсе не утрата скудного теткиного обеда; хотя завтрак был еще более скудным, у Питу было слишком тяжело на сердце, чтобы он мог ощутить, как пусто у него в желудке.

Для всякого школяра, каким бы бездельником он ни был, самая нестерпимая пытка — это незаконное пребывание в каком-нибудь укромном уголке после того, как его выгнали из школы; это окончательные и насильственные каникулы, которые он вынужден сносить, меж тем как товарищи его с папками и книгами под мышкой каждый день отправляются в школу. В такую пору ненавистный коллеж становится предметом мечтаний. Школяр всерьез задумывается о тех переводах на латынь и с латыни, о которых так мало беспокоился прежде и которыми занимаются все остальные в его отсутствие. Ученик, изгнанный учителем, похож на верующего, отлученного от Церкви за безбожие, когда тот, лишившись права войти в церковь, тут же проникается страстным желанием услышать мессу.