Александр Дюма - Анж Питу

Вдобавок в недрах этого неповоротливого дремлющего ума с однообразием движущегося взад и вперед маятника шевелилось нечто похожее на подозрение.

Девственным умам свойственно откликаться на все впечатления с равной силой. Эти ленивые натуры не менее чувствительны, чем другие; просто они ощущают, но не осмысливают.

Осмысление — это умение наслаждаться и страдать. Надо привыкнуть к страстям, чтобы наблюдать за их клокотанием в пучине, которая зовется сердцем человеческим.

Старики не бывают наивными.

Услышав удаляющийся цокот копыт, Питу подбежал к дверям. Он увидел, как Катрин свернула на проселочную дорогу, что соединяла ферму с трактом, ведущим в Ферте-Милон; эта проселочная дорога огибала холм с поросшей лесом вершиной. С порога он с сожалением и покорностью помахал вслед красавице. Но едва рука и сердце послали этот прощальный привет, как Питу пришла в голову одна мысль.

Катрин могла запретить ему сопровождать ее, но не могла помешать следить за ней.

Катрин могла сказать Питу: «Я не хочу вас видеть»; но она не могла сказать Питу: «Я запрещаю вам смотреть на меня».

Вот Питу и подумал, что раз ему все равно нечего делать, то ничто в мире не может помешать ему пойти лесом вдоль дороги, по которой едет Катрин. Таким образом он будет издали наблюдать за ней сквозь ветки деревьев, оставаясь незаметным.

От фермы до Ферте-Милона было всего полтора льё. Полтора льё туда, полтора льё обратно — для Питу это был пустяк. Вдобавок, проселочная дорога шла в обход. Пойдя напрямик, Питу мог укоротить свой путь на четверть льё. Оставалось всего два с половиной льё туда и обратно.

Два с половиной льё — для человека, казалось укравшего у Мальчика с пальчик сапоги, которые тот, в свой черед, украл у Людоеда, это было раз плюнуть.

Как только этот план созрел в голове Питу, он немедленно приступил к исполнению. Пока Катрин ехала к тракту, Питу, пригнувшись за высокими колосьями ржи, мчался к лесу.

Он мигом добрался до опушки, перепрыгнул ров и бросился лесом, быстроногий, как потревоженный олень, хотя и не столь грациозный.

Так он бежал с четверть часа, а через четверть часа в просвете между деревьями показалась дорога.

Он остановился, прислонившись к огромному дубу, полностью скрывавшему его за своим корявым стволом. Он был уверен, что обогнал Катрин.

И все же он прождал десять минут, пятнадцать минут — никого.

Быть может, она что-нибудь забыла на ферме и вернулась? Такое могло случиться.

С огромными предосторожностями Питу подошел поближе к дороге, выглянул из-за толстого бука, который рос прямо во рву на границе дороги и леса, окинул взглядом дорогу до самой равнины, но ничего не увидел.

Значит, Катрин что-то забыла и вернулась на ферму.

Питу пустился в обратный путь. Либо она еще не приехала и он увидит, как она возвращается, либо она уже приехала и он увидит, как она снова выезжает с фермы.

Питу бросился к равнине; его длинные ноги мелькали, словно циркуль, отмеряющий пространство.

Он бежал по песчаной обочине дороги, где ему легче было ступать, но вдруг остановился.

Он знал, что Катрин едет на иноходце.

Так вот, перед ним были следы иноходца, они вели к узенькой тропинке, у начала которой стоял столб с надписью:

«Эта тропа от дороги на Ферте-Милон ведет в Бурсонн».

Питу поднял глаза и в конце тропинки увидел тонущие в голубоватой дымке далекого леса белую лошадь и красный казакин Катрин.

До них, как мы уже сказали, было не близко, но мы знаем, что для Питу дальних расстояний не существовало.

— Ага! — воскликнул Питу, снова бросаясь лесом, — так она едет не в Ферте-Милон, она едет в Бурсонн! А ведь я точно помню: она раз десять, не меньше, повторила «Ферте-Милон». Ей дали поручения в Ферте-Милон. Да и мамаша Бийо говорила о Ферте-Милон.

С этими словами Питу продолжал бежать; он мчался быстрее и быстрее, летел сломя голову.

Ибо, подталкиваемый сомнением, этой первой половиной ревности, Питу был уже не просто двуногим: он казался одной из крылатых машин, которые так хорошо задумывали, но увы! так плохо воплощали великие мастера древности, например Дедал.

Питу как две капли воды походил на соломенных человечков с руками из камышовых тростинок, что крутятся от ветра в витринах игрушечников: ручки, ножки, головка — все болтается, все летит.

Длинные ноги Питу отмеряли по пять футов — шире шагать он не мог; руки его, похожие на два валька, разрезали воздух как весла. Всем лицом — ртом, ноздрями, глазами — он вбирал воздух и с шумом выдыхал его.

Ни одна лошадь не бежала бы так неистово.

Ни один лев не преследовал бы добычу так яростно.

Питу оставалось пробежать еще пол-льё, когда он увидел Катрин; пока она проехала четверть льё, Питу успел пробежать эти пол-льё.

Значит, он мчался в два раза быстрее, чем лошадь, бежавшая рысью.

Наконец он поравнялся с ней.

Теперь он шел за Катрин не просто ради того, чтобы любоваться ею, он следил за ней.

Она солгала. С какой целью?

Не имеет значения; чтобы добиться над ней некоторого превосходства, надо поймать ее на лжи.

Питу не раздумывая ринулся в папоротник и колючки, пробивая себе дорогу каской и рубя кусты саблей.

Однако теперь Катрин ехала шагом, поэтому время от времени слуха ее достигал треск сломанных веток, заставлявший настораживаться и лошадь и хозяйку.

Тогда Питу, не теряя Катрин из виду, останавливался и переводил дух; он хотел рассеять подозрения.

И все же долго это длиться не могло — и не продлилось.

Питу вдруг услышал, как лошадь Катрин заржала и ей ответила другая лошадь.

Вторую лошадь пока не было видно.

Но как бы там ни было, Катрин хлестнула Малыша веточкой остролиста, и Малыш, который на мгновение перевел дух, помчался крупной рысью.

Он бежал так быстро, что пять минут спустя его хозяйка поравнялась со всадником, который так же спешил ей навстречу, как она спешила к нему.

Катрин умчалась так неожиданно, что бедный Питу застыл на месте, только приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Впрочем, было слишком далеко, и он ничего не увидел.

Однако, даже и не видя, он почувствовал, как на лице Катрин выступил румянец, как дрожь радости пронизала все ее тело, как заблестели, засверкали ее глаза, обыкновенно такие мягкие, такие спокойные. Для Питу это было как электрический разряд.

Питу не мог различить черты всадника, но по его повадке, по зеленому бархатному охотничьему рединготу, по шляпе с широкой лентой, по непринужденной и грациозной посадке головы заключил, что он занимает высокое положение в обществе, и сразу подумал о красивом молодом человеке, умелом танцоре из Виллер-Котре. Сердце Питу, губы, все его естество содрогнулось, и он прошептал имя Изидора де Шарни. Это и вправду был Изидор.