Александр Дюма - Анж Питу

— Хм! — только и сказал в ответ Питу.

Но горечь, звучавшая в его голосе, показывала, что он дорого бы дал за то, чтобы оказаться неправым.

В самом деле, принц де Ламбеск ловким маневром окружил зевак и мятежников — число их доходило до шести тысяч — и, перекрыв проходы по мосту Людовика XV, по набережным, по Енисейским полям, по Королевской улице и мимо монастыря фейянов, создал некое подобие огромного стального лука; его тетивой были стена сада Тюильри, которую было трудно одолеть, и решетка Разводного моста, одолеть которую было почти невозможно.

Бийо оценил положение: оно было скверно. Однако, будучи человеком спокойным, хладнокровным и в минуты опасности весьма изобретательным, он огляделся и, заметив на берегу реки кучу бревен, сказал:

— Есть у меня одна мысль, Питу. А ну-ка, пошли.

Питу, не спрашивая у фермера, какая именно мысль осенила его, последовал за ним.

Бийо направился к бревнам и ухватился за одно из них, бросив Питу:

— Помоги мне.

Питу поспешил на помощь, опять-таки не спрашивая, для какого именно дела эта помощь требуется; он настолько доверял фермеру, что спустился бы вслед за ним в ад, не обратив внимания ни на длину лестницы, ни на глубину пропасти.

Папаша Бийо взялся за бревно с одного конца, Питу — с другого.

Они возвратились на набережную с грузом, который с трудом смогли бы поднять пять или шесть обычных людей.

Сила всегда вызывает у народа восхищение, поэтому, как ни тесна была толпа на площади, она раздвинулась, чтобы пропустить Бийо и Питу.

Затем многие сообразили, что эти двое действуют в общих интересах, и несколько человек стали прокладывать дорогу нашим героям, идя перед ними с криком: «Расступитесь! Расступитесь!».

— А все-таки, папаша Бийо, — спросил Питу, когда они одолели шагов тридцать, — долго мы будем так идти?

— До решетки Тюильри.

— О! — выдохнула сразу все понявшая толпа и раздвинулась еще шире.

Питу поглядел вперед и увидел, что его и Бийо отделяют от решетки еще шагов тридцать.

— Дойду, — изрек он с пифагорейской немногословностью.

Ему было тем легче выполнить обещанное, что пять-шесть самых могучих мужчин из толпы подставили свои плечи под бревно.

Дело пошло живее.

В пять минут они очутились перед решеткой.

— Ну-ка, — скомандовал Бийо, — навались!

— Теперь я понял, — сказал Питу, — мы сделали военную машину. Римляне называли это тараном.

Придя в движение, бревно страшным ударом потрясло ворота Тюильри.

Солдаты, несшие караул внутри сада, бросились к решетке, чтобы противостоять нападению, но с третьего удара ворота подались, распахнулись и толпа ринулась в их зияющую мрачную пасть.

По движению толпы принц де Ламбеск понял, что те, кого он полагал своими пленниками, нашли выход из ловушки, и пришел в ярость. Он пришпорил коня и поскакал вперед, чтобы лучше оценить положение. Драгуны, располагавшиеся за его спиной, решили, что он подает им сигнал к наступлению, и двинулись следом. Разгоряченных коней было трудно удержать, да и всадники, желавшие взять реванш за поражение на площади Пале-Рояля, должно быть, их и не удерживали.

Принц понял, что драгунов уже не остановить: они ринулись на толпу, и душераздирающие вопли женщин и детей понеслись к небесам, взывая к Господнему возмездию.

Страшная трагедия свершилась под покровом ночи. Жертвы обезумели от боли, солдаты — от ярости.

Народ, находившийся на террасах, попытался защищаться; в драгунов полетели стулья. Принц де Ламбеск, получив удар по голове, взмахнул саблей, ничуть не тревожась о том, что обрушивает ее на невинного, и семидесятилетний старец свалился к его ногам.

Бийо увидел это и испустил вопль.

Не медля ни секунды, фермер вскинул карабин к плечу — огненная нить прошила тьму, и, если бы по воле случая лошадь принца в этот самый миг не встала на дыбы, всадник расстался бы с жизнью.

Пуля вонзилась в шею лошади, и та рухнула на землю.

Все кругом решили, что принц убит. Тогда драгуны ринулись в сад, стреляя в спину убегающим.

Но те рассеялись по просторному саду и укрылись за деревьями.

Бийо хладнокровно перезарядил карабин.

— Клянусь честью, Питу! Ты был прав, — сказал он. — Я думаю, мы подоспели вовремя.

— Кажется, я держусь молодцом, — сказал Питу, разряжая свой мушкетон в самого толстого из драгунов. — Похоже, это не так трудно, как я думал.

— Да, — сказал Бийо, — но бесполезное молодечество — еще не храбрость. Ступай за мной, Питу, и постарайся, чтобы сабля не путалась у тебя в ногах.

— Подождите немножко, дорогой господин Бийо. Если я вас потеряю, мне некуда будет податься. Я ведь не знаю Париж так, как вы: я здесь в первый раз.

— Пошли, пошли, — сказал Бийо и двинулся вперед по той террасе, что ближе к воде. Когда они с Питу миновали пехотинцев, спешивших по набережной на выручку к драгунам принца де Ламбеска, и достигли края террасы, фермер сел на парапет и спрыгнул на набережную.

Питу последовал его примеру.

Очутившись на набережной, оба провинциала увидели, как сверкают на мосту Тюильри ружья нового отряда, судя по всему, отряда противника; тогда наши герои спустились к самой воде и пошли дальше берегом Сены.

Часы на дворце Тюильри пробили одиннадцать.

Как только фермер и Питу оказались под растущими над рекой прекрасными осинами и высокими тополями, уходящими корнями под воду, как только густая листва укрыла обоих, они улеглись на траву и стали держать совет.

Вопрос был в том, оставаться им на месте, то есть в относительной безопасности, или же вернуться на улицу и принять участие в той борьбе, которая наверняка продлится еще добрую половину ночи?

Вопрос этот задал Бийо; ответа он ждал от Питу.

Питу за последние два дня сильно вырос в глазах фермера. Причиной тому была, во-первых, ученость, выказанная им накануне, а затем отвага, проявленная сейчас. Питу инстинктивно ощущал эту перемену, однако не только не возгордился, но, напротив, преисполнился еще большей благодарности к фермеру: юноша был от природы скромен.

— Господин Бийо, — сказал он, — вы, безусловно, более отважны, а я менее труслив, чем я думал. Гораций, который, между прочим, не нам чета, во всяком случае в том, что касается поэзии, в первой же схватке бросил оружие и бежал, а я сберег свой мушкетон, сумку с патронами и саблю, — это доказывает, что я храбрее Горация.

— Ну, и что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, дорогой мой господин Бийо, что даже самый храбрый человек может погибнуть от пули.

— Дальше?