Александр Дюма - Анж Питу

Потом снова наступила тишина, прерываемая раздающимися в разных местах криками, стонами, жалобами.

Море народа подернулось зыбью: это парижане подбирали убитых и раненых.

Однако люди, собравшиеся на площади, и не думали бежать, а если бы у них и появилось такое желание, то, оглядевшись кругом, они бы его устыдились.

В самом деле, бульвары, улицу Сент-Антуан, Сент-Антуанское предместье затопило безбрежное человеческое море: у каждой волны было лицо, на каждом лице сверкали горящие глаза, угрожающе кривился рот.

В один миг в окнах всех близлежащих домов, даже тех, откуда вести огонь по Бастилии было невозможно, появились стрелки.

Если на площадках или в амбразурах крепости появлялся инвалид или сухонький швейцарец, сотня ружей брала его на мушку, и град пуль крошил камень, за которым укрывался солдат.

Но стрелять по бесчувственным стенам — скучно. Стрелки целились в живую плоть. От удара свинца они ожидали не взметнувшуюся пыль, а пролившуюся кровь.

Каждый в толпе давал советы, пытаясь перекричать соседей.

Люди собирались вокруг оратора, но, убедившись, что предложение его лишено смысла, расходились.

Какой-то каретник предложил построить катапульту наподобие древних римских машин и пробить брешь в крепостной стене.

Пожарные предлагали залить водой запальные устройства и фитили пушек, забывая, что самая мощная из их помп взметнет струю воды самое большее на две трети высоты крепостных стен.

Прославленнейший пивовар Сент-Антуанского предместья, получивший с тех пор иную, более зловещую известность, предложил поджечь крепость, бросая туда захваченное накануне маковое и лавандовое масло, воспламененное с помощью фосфора.

Бийо выслушал все эти предложения, а затем, выхватив из рук какого-то плотника топор, двинулся вперед под градом пуль, косивших вокруг него людей, стоящих так же тесно, как колосья на хлебном поле. Достигнув малой кордегардии, расположенной подле первого подъемного моста, он стал рубить цепи этого моста; картечь свистела кругом, била по крыше караульни, но Бийо не обращал на нее никакого внимания; наконец, через четверть часа, цепи подались и мост опустился.

Толпа затаив дыхание следила за действиями этого безумца: его мог свалить каждый новый залп. Забыв об опасности, которой подвергались они сами, парижане думали только о том, что грозило этому смельчаку. Когда же мост опустился, они с громким воплем ринулись в первый двор Бастилии.

Порыв толпы был так стремителен, так мощен, так сокрушителен, что никто даже не пытался ему противостоять.

Неистовые крики радости оповестили де Лонэ об этой первой победе народа.

Никто даже не заметил, что деревянная громада моста придавила какого-то человека.

Вдруг дула тех четырех пушек, которые показывал фермеру комендант, сверкнули, словно четыре огня в глубине пещеры; ядра вылетели из них одновременно, издав ужасающий грохот, и рухнули посреди первого двора.

Железный ураган оставил в толпе длинную кровавую борозду: десять или двенадцать убитых, пятнадцать или двадцать раненых — таковы были последствия этого первого залпа.

Бийо, к счастью, уцелел, и вот почему: соскользнув с крыши кордегардии на землю, он неожиданно столкнулся с Питу, неведомо как оказавшимся рядом с ним. У Питу были зоркие глаза опытного браконьера. Он увидел, как артиллеристы поджигают фитили, схватил Бийо за полу и живо оттащил назад. Угол стены защитил обоих от первого залпа.

С этой минуты стало ясно, что дело приняло серьезный оборот; шум стоял ужасающий, схватка шла не на жизнь, а на смерть; десять тысяч ружей разом открыли огонь по Бастилии, подвергая опасности не столько осаждаемых, сколько осаждающих. К ружейной пальбе прибавила свой голос пушка, доставленная на площадь французскими гвардейцами.

Страшный грохот опьяняет толпу; однако он начинает пугать осаждающих, которые, оценив свои силы, понимают, что их ружейному огню никогда не сравняться с оглушающим грохотом крепостных пушек.

Но и офицеры Бастилии, инстинктивно чувствуя, что их солдаты слабеют, сами хватают ружья и открывают огонь.

В эту минуту, среди грохота пушечных и ружейных залпов, среди воплей толпы, вновь бросающейся подбирать убитых, чьи раны становятся новым оружием, взывая к отмщению, в воротах первого двора появляется группа спокойных, безоружных буржуа; парламентеры движутся сквозь толпу под охраной одного лишь белого знамени, готовые пожертвовать своей жизнью.

Это депутация из ратуши: выборщики узнали, что в Бастилии идет сражение, и, желая предотвратить кровопролитие, они заставили Флесселя обратиться к коменданту крепости с новыми предложениями.

От имени города депутаты хотят предписать г-ну де Лонэ, чтобы он прекратил огонь и ради сохранения жизни граждан, гарнизона и своей собственной разместил в крепости сотню человек из городской гвардии.

Обо всем этом депутаты сообщают толпе. Народ, сам убоявшийся того дела, за которое взялся, народ, видящий, сколько раненых и убитых уже лежат на носилках, готов принять предложение депутатов: если де Лонэ согласится на полупоражение, толпа смирится с полупобедой.

При виде парламентеров защитники крепости, ведущие огонь во втором дворе, прекращают стрелять; они делают депутатам знак приблизиться, и те в самом деле приближаются, поскальзываясь в крови, перешагивая через трупы, помогая подняться раненым.

Благодаря им народ получает передышку. Убитых и раненых уносят, и во дворе остается лишь кровь, обагряющая его камни.

Защитники крепости больше не стреляют. Бийо выходит на площадь, чтобы уговорить осаждающих также прекратить стрельбу. В воротах он встречает Гоншона. Тот, безоружный, невозмутимо идет вперед, словно движимый некой потусторонней силой; кажется, ему не страшны ни пули, ни ядра.

— Ну, что там с депутацией? — спрашивает он у Бийо.

— Она вошла в крепость; прекратите огонь.

— Это бесполезно, — говорил Гоншон так уверенно, как будто Господь дозволил ему заглянуть в будущее. — Комендант не согласится.

— Все равно, мы должны уважать военные законы, раз мы стали солдатами.

— Согласен, — кивает Гоншон.

Подозвав двух парижан, которые, судя по всему, помогали ему управлять всей этой человеческой массой, Гоншон приказал:

— Ступайте, Эли и Юлен, и чтобы я не слышал ни единого выстрела.

По слову своего командира адъютанты нырнули в толпу, и вскоре гром выстрелов начал стихать, а затем вовсе умолк.

На площади наступила тишина. Народ воспользовался минутами покоя, чтобы позаботиться о раненых, число которых достигло тридцати пяти или даже сорока.