Рафаэль Сабатини - Каролинец

Черный грум принял лошадь капитана. Дворецкий Римус провел его в длинную прохладную столовую, где сэр Эндрю, только что вернувшийся с плантации, подкреплялся утренним пуншем. Он был в кавалерийских сапогах; на столе лежали брошенные им перчатки и отделанный серебром хлыст. Сэру Эндрю прислуживала дочь, которая выглядела какой-то вялой отрешенной. Утром она получила письмо от Гарри из Саванны; содержание письма разительно отличалось от того, на что она в душе надеялась, и жизнь казалась ей конченой.

Сэр Эндрю, крупный и грубоватый, выглядевший в своем сером сюртуке и бриджах типичным английским сквайром, поднялся навстречу гостю.

– Роберт, мой мальчик, мы чрезвычайно рады. Римус, пунш для капитана Мендвилла.

Интонация, с которой былы произнесены эти сами по себе малозначащие слова, была самой сердечной, а лицо хозяина выражало искреннюю радость.

Мендвилл склонился перед Миртль и поцеловал кончики ее пальцев. Это была высокая и стройная девушка в узком сиреневом платье; темные локоны обрамляли ее лицо и шею. Она одарила кузена искренней дружеской улыбкой, на мгновение тронувшей ее безжизненные губы, затем подошла к массивному буфету и вместе с Римусом занялась приготовлением пунша.

– Вижу, скука вас порядком уморила, – добродушно пошутил сэр Эдрью. – Непохоже, чтобы губернатор перегружал вас работой.

– Вероятно, это продлится недолго, и, клянусь, чем скорее кончится, тем лучше. – Мендвилл взял с подноса бокал с пуншем и поблагодарил мисс Кэри.

– За погибель всех заговорщиков! – провозгласил он тост и пригубил напиток.

– Аминь, аминь, – торжественно пробасил сэр Эндрю, тогда как Миртль изменилась в лице и отвернулась.

Хозяин и капитан уселись за стол друг напротив друга. Стекло и серебро, казалось, плыли по его гладкой полированной поверхности, отражавшей, словно вода в омуте, силуэт сидящей у окна мисс Кэри. Она повернулась спиной к свету, чтобы никто не заметил ее переживаний.

Сэр Эндрю набил длинную трубку табаком из серебряной табакерки, и Римус поспешил к нему с тонкой зажженной лучиной.

– Предлагать вам трубку, разумеется, бесполезно, – прошамкал баронет с мундштуком в зубах, и брезгливый Мендвилл, не выносивший табачного дыма, с улыбкой согласился.

– Вы многое теряете, Боб. Попробуйте – это же прекрасный табак. С плантаций Лэтимера. – По лицу сэра Эндрю пробежала тень. Он вздохнул: – Негодяй обучился этому делу в Вирджинии, но сам от всех держит в секрете. Скрытная лиса – впрочем, как и во всем остальном. Вам надо попробовать трубку, Мендвилл, она здорово успокаивает.

Но капитан, еще раз улыбнувшись, покачал головой.

– Что нового в Чарлстоне? Мы здесь отрезаны от мира. Вы были вчера на балу у старого Айзарда? Я тоже там был, но Миртль не ездила. Хандрит из-за черной неблагодарности проклятого мерзавца, который мизинца ее не стоит.

– Вы должны привезти ее в четверг на бал к миссис Брютон.

– Непременно.

– Мне туда не хочется, – откликнулась Миртль неуверенно, но капитан мягко возразил:

– Нет-нет, моя дорогая Миртль! Это долг, никак не меньше. Бал дается в честь губернатора, и считается официальным мероприятием. В эти печальные времена лорду Уильяму требуется поддержка каждого лояльно настроенного мужчины и каждой женщины. В самом деле, сэр Эндрю, он просил передать, что сожалеет о вашем отъезде из Чарлстона и что вам лучше было бы вернуться.

Сэр Эндрю начал горячо уверять, что без промедления вернулся бы в город, но там слишком смердит – смрад измены вызывает у него тошноту. В самом деле: сидеть в имении в это время года было для него необычно, и он наверняка не остался бы тут после приезда губернатора, если бы не обстоятельства его последнего посещения Чарлстона и не данная сэром Эндрю клятва, что он не вернется туда до тех пор, пока в этом мерзком месте витает дух мятежа.

Он покинул город в середине февраля, на следующий день после объявленного Провинциальным конгрессом «Дня смирения, поста и молитвы перед всемогущим Господом с благоговейной просьбой к Нему ниспослать королю истинную мудрость, помочь обретению свободы Северной Америкой и отвратить бедствия гражданской войны».

Ничего более кощунственного сэр Эндрю не мог себе представить. Это казалось ему самым великим богохульством, когда-либо исходившим из человеческих уст. Когда же он услыхал, что все места богослужения в Чарлстоне переполнились бездельниками и глупцами, собравшимися на бунтовщическую молитву, когда собственными глазами увидал членов Провинциального конгресса во главе со спикером Палаты общин Лаундсом в пурпурной мантии, алонжевом парике и с серебряным жезлом, которые торжественной процессией шли к церкви святого Филиппа, негодование сэра Эндрю не позволило ему оставаться более в городе, который, как он ожидал, могла в любую минуту постичь та же кара, что обрушилась на Содом и Гоморру.

Он метался в бессильной ярости; немногим мог он выразить свое отвращение к этому событию, но это немногое сделал – закрыл свою резиденцию на Тредд-стрит и уехал, отряхнув со своих ног прах измены.

С тех пор Кэри поселился на плантации и оставался бы там безвыездно, не вызови его вице-король, повиноваться которому он почитал своим святым долгом.

– Мы будем там завтра, Боб, живыми или мертвыми, и умножим число друзей короля. – Поставив таким образом на этом точку, он осведомился о новостях.

Мендвилл напустил на себя печальный вид и, как бы сожалея, что приходится об этом говорить, дал подробный отчет об утренней беседе у губернатора, особо остановившись на выдвинутом Диком Уильямсом обвинении Лэтимера в подлости по отношению к менее влиятельному соседу.

Сэр Эндрю протянул с сомнением:

– На Гарри Лэтимера это непохоже.

Миртль резко поднялась и шагнула к ним от окна.

– Это неправда! – сказала она гневно.

– Я и сам с трудом в это поверил, – дипломатично согласился капитан. – Люди не часто совершают бесчестные поступки не имея на то серьезных оснований, а какие мотивы могли быть у богатого мистера Лэтимера для мелкого воровства? И все же… и все же…– Он на мгновение запнулся, будто преодолевая колебания. – Тот, кто способен забыть свою честь и долг перед королем… – Он не стал продолжать.

– Да, да, – уступил сэр Эндрю с глухим недовольным ворчанием.

– О нет, вы неправы, неправы! – настаивала его дочь. – Между этими поступками – огромная пропасть. Каким бы ни был Гарри, – он не вор; никто не заставит меня поверить в обратное.

Мендвилл понял, что время еще не начинало своей целительной работы.

– Никто не заставит тебя поверить, что он изменник, – раздраженно подхватил баронет, – никто не заставит тебя поверить в его скрытность – а он приезжает и уезжает украдкой, как вор.