Бернард Корнуэлл - Месть Шарпа

Молчание нарушил Фредериксон:

— Расположились под Тулузой.

— Тулуза — это что? — небрежно полюбопытствовал Шарп.

— Крупный французский город. — растолковал Красавчик Вильям и беззлобно съязвил, — Достаточно крупный, чтоб о нём слышали даже распустёхи-штабисты. Под ним маршал Сульт предполагает остановить нас, если только раньше не заключат мир.

— Заключат. — Шарп принял у Фредериксона бутылку вина, — Перемирие может спасти Бони от полного краха.

— От войны всех тошнит, — капитан искоса взглянул на друга, — Мне сложно вообразить вас вне войны. Что для вас мир?

— Покой.

— В уюте и тиши дорсетского поместья? — Фредериксон знал, зачем Джейн возвратилась в Англию, — Могу спорить, уже через месяц вы волком взвоете, желая опять оказаться под этой чёртовой моросью; опять гадать, что замыслили гадские французишки и соображать, в достатке ли боеприпасов.

— А у вас в достатке? — проснулся в Шарпе начальник штаба.

— Я разжился четырьмя ящиками у фузилёров Таплоу. Без их, правда, ведома.

Подвязанные мельничные крылья скрипели под натиском ветра. Шарп обратил взор на восток:

— Крупный город?

— Весьма.

— Укреплённый?

— Полагаю, да. — Фредериксон приложился к взятой у Шарпа бутылке, — Штурм нам будет стоить кровушки.

— Штурм всегда стоит кровушки. Помните Бадахос?

— Поди забудь. — Фредериксона передёрнуло при воспоминании о кровавой бане брешей.

— Мы захватили его на Пасху. Кстати, на следующей неделе тоже Пасха.

— Пасха? — удивился капитан, — А ведь действительно.

Оба задумались. Последняя Пасха войны, а, может, последняя в жизни? Что бы ни сулил мир, от него отделяет ещё одна битва (если, конечно, французы не сдадутся в ближайшие дни). Последняя битва.

— Что будете делать, Вильям?

Увечный капитан понял Шарпа с полуслова:

— Останусь в армии. Ничего другого я не умею, а в торгаши записываться поздновато.

Добыв с помощью трутницы огонь, Фредериксон затянулся сигарой и подмигнул другу:

— Кроме того, я открыл в себе доблесть непримиримости.

— Разве это доблесть?

— А разве нет? Примирись вы со свинством Бампфилда, морячок сейчас вовсю строчил бы в Лондон доносы, вешая на вас всех собак за Тес-де-Буш. А так он задницей, — капитан хихикнул, — прочувствовал, что с вами связываться себе дороже. Непримиримость — доблесть, раз способна избавлять от лишней головной боли.

Красавчик Вильям выдохнул дым и рассудительно добавил:

— В мирное время армия — не сахар, но мир — штука непрочная. Закончится одна война, начнётся другая.

— Жениться не думали?

Фредериксон ухмыльнулся:

— В ваших словах мне слышится искреннее участие приговорённого к виселице человека, который не против, чтобы его добрый друг болтался рядышком.

Шарп хмыкнул:

— Мрачновато.

— Брак всегда казался мне чем-то вроде плохого вина: поначалу и на вкус ничего, и по мозгам шибает, однако со временем всё больше горчит и отдаёт уксусом.

— Хотелось бы верить, что вы не правы.

— И мне хотелось бы. — капитан отсалютовал Шарпу полупустой ёмкостью, — В особенности, когда это касается моих друзей, столь неосмотрительно связавших чаяния о послевоенном счастье с хрупким мотыльком, имя коему — женщина.

Шарп вздохнул. Может, в штабе его ожидает письмо от Джейн?

Письма, конечно, не оказалось, и Шарп разозлился на себя за эту глупую надежду, за упрямство, за ссору, за дуэль, за всё, что грозило ложкой дёгтя подпортить бочку мёда его послевоенного бытия.

А утром бригаде пришёл приказ выдвигаться на восток. К Тулузе.

Майор Пьер Дюко обрёл в лице Шалона идеального исполнителя. Потребности сержанта были невелики: женщина в койке, мясо на столе и вино в брюхе. Но больше всего сержанту нравилось, когда решения за него принимает кто-то другой, и этому «кому-то» он готов был платить собачьей преданностью. Нужда в начальнике отнюдь не подразумевала глупости сержанта. У него было довольно здравого смысла, чтобы понимать: на свете много людей, превосходящих интеллектом сержанта Шалона, и один из них — майор Дюко. В деле предательства императора Шалон и Дюко нашли друг друга.

Девять всадников скакали от Бордо на восток. Их путь лежал севернее теснимого англичанами маршала Сульта и южнее маневрирующего под Парижем Наполеона. Дюко со спутниками держался холмов центральной Франции. Денег заговорщикам хватало и на пристойный ночлег, и на шлюх, и на провизию, и на запасных лошадей, и на гражданские шмотки вместо рваных мундиров, которые, по наблюдению Дюко, драгуны не выбросили, а, сложив, припрятали. Мундиры были их гордостью. Как «каденетты». Волос-то они тоже не стригли, и в любой момент могли заплести в привычные косицы. Обладание золотом имело и тёмную сторону. Приходилось избегать совсем уж безлюдных просёлков, где могли устроить засаду дезертиры.

Компания подобралась интернациональная. Дюко, Шалон и трое из драгун принадлежали к гордым потомкам галлов. Был саксонец — здоровенный детина с глазами цвета зимнего неба, у которого, несмотря на отсутствие двух пальцев на правой кисти, хватило бы сил свернуть человеку шею одним движением. Смуглый поляк, пятый кавалерист, отличался немногословием и угодливостью. Список завершали двое итальянцев, поступивших на службу к французам в легендарные годы, когда Наполеона звали генералом Бонапартом. Они все говорили по-французски, они доверяли Шалону, а, раз Шалон доверял Дюко, они безропотно повиновались низкорослому очкастому майору.

Недельный марш-бросок закончился на брошенном хуторе, где они и обосновались. Дюко не настаивал на скрытности, не мешая драгунам наведываться в ближайший городок, прося лишь привозить ему газеты.

— Если мы не прячемся, — хмуро поинтересовался у Шалона один из итальянцев, — то кой чёрт мы тут торчим?

Шалон и сам недоумевал, но призвал товарища к терпению:

— Майор вынюхивает, откуда ветер дует. — пояснил он.

Странные ветры дули над Францией. Странные и опасные. Спустя две недели мучительного ничегонеделания на хуторе Дюко пригласил сержанта на прогулку. Раздвигая сапогами некошеную высокую траву, они шли вдоль ручейка.

— Вы отдаёте себе отчёт, — произнёс Дюко, — что император нас никогда не простит?

Солдат всегда солдат. Прогуливаясь, сержант Шалон не выпускал из рук карабина, внимательно обшаривая взором опушку леса за ручьём:

— Какая разница, мсье? Император — везунчик, только удача — баба капризная. Рано или поздно Его Величеству прижмут хвост.

— Встречались с императором?

— Не имел удовольствия, мсье. Видел часто, но лично не довелось.

— У него по-корсикански обострённое понимание чести. Заденьте его семью, и он будет мстить вам до гробовой доски.