Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя

Ощущая под собой сено, он с трудом приподнял голову, чтобы оглядеться. Увидел дородную крепкую женщину, большое подворье и широкий дом, первый ярус которого был каменным, а второй из потемневших брёвен. По знаку дородной женщины двое дюжих парней подхватили его, снимая с повозки.

– Несите наверх, – распорядилась ворчунья. – Да не так грубо, черти!

– Так это ж Москва, – вяло произнёс он одними губами, прежде чем опять погрузиться в океан беспамятства, но уже в светлом предчувствии, что вскоре плавание в нём закончится.

Серебристое сияние и серые прозрачные тени деревьев замысловатыми кружевами заляпали полуночную Смоленскую дорогу. Воздух был прозрачен и свеж, и на круглой луне отчётливо виднелись пятна. Лесная чаща притихла в безветрии, доверчиво обступила пустынную в этот разбойный час дорогу. Вдруг сова на ветке дуба как будто изумилась и вытаращенными глазищами всмотрелась – правда ли, что по дороге скачет одинокий всадник? Торопливый перестук конских копыт перемещался с запада, становился громче и ближе, тревожа окружающий её покой леса, а, миновав дуб, скоро удалился к востоку, там затихая.

Спешащий на восток всадник с тенью широкополой кожаной шляпы на лице и с волнуемым крылом тёмного плаща за спиной был похож на огромного коршуна, который когтями вцепился в спину скакуна, но не в силах был поднять его ввысь. Вороной конь за время скачки опалился жаром, устал, и сам по себе начал постепенно замедлять бег, когда впереди дорога выскользнула из леса к берегу зеркальной глади реки, а всадник прекратил погонять его шпорами и плетью.

Луна и небосвод отражались в поверхности реки с предельной ясностью, помогая озарять берега дивным отсветом звёзд, словно просыпанных из млечного пути в расколовшую лес бездну. Казалось, всадник был доволен, выезжая к ней. Когда он вскинул взор к блеску золотых луковок монастырской церкви, видимых за густой полосой лесного обрамления другого берега, отражённый рекой свет высветил под шляпой безобразно приплюснутый давним ударом нос и удовлетворение в чертах широкоскулого лица. Ему ещё предстояло преодолеть речную преграду и добраться до стен того монастыря, от которого начиналось предместье столицы, а затем опасными глухой ночью улицами доскакать до заставы и после неё долго ехать до ворот Кремля. Однако в сравнении с уже проделанным многодневным путешествием это был сущий пустяк. Конь потянулся губами к кромке воды, но он натянул удила, не позволяя ему этого сделать после долгой и напряжённой скачки. Недовольное тихое ржание разбудило перевозчика. Тот вздрогнул в скорлупе лодки у противоположного берега, поднял голову. Оглянулся, затем лениво высвободил длинные вёсла и со скрипом уключин погрузил их в реку.

– Эй, пошевелись! – в ответ вялому плеску вёсел грубо окликнул лодочника Плосконос.

В голосе его слышалась угроза, и лодочник предпочёл не раздражать ночного путника. Вёсла зашлёпали чаще, взвизги в уключинах при сильных размашистых гребках стали пронзительнее, и лодка поплыла быстрее. Плосконос неуклюже спешился. Расправил плечи и, подтянув кожаный поясной ремень, переступил с ноги на ногу, чтобы размять их после долгого сидения в седле. Наконец широкая большая лодка ткнула песчаный берег, и с конём на поводу он шагнул к ней, прежде чем лодочник заикнулся о стоимости перевоза, ступил на настил, на котором могли устроиться две лошади.

Четвертью часа позже он будил дозор заставы. Заплатив положенную за въезд в город пошлину, вынул заряженный пистолет и пришпорил, погнал коня по узким и широким улочкам и улицам, у каждого тёмного угла перекрёстков ожидая разбойного нападения. Но опасения его оказались напрасными. До самых Боровицких ворот он не встретил ни души. Куранты на Спасской башне как раз отбили второй час после полуночи, когда десятник кремлёвской стражи выступил от ворот, оказался на его пути. Поданную им бумагу стрелецкий десятник отнёс к светильнику, признал необходимый пропуск и без лишних расспросов взмахом руки распорядился пропустить внутрь огромного двора. По двору ехать на коне воспрещалось, и Плосконос остановился у стойла, где уже дремали или отдыхали десятка полтора рассёдланных лошадей, некоторые пофыркивали и вздыхали, насыщались овсом из кормушек. За щедрую плату сторож сам взялся расседлать его коня и насыпать меру овса, он же поправил лёгкий плащ и скорым шагом направился к дворцам, растворился в тени собора.

У нужных ему палат он взбежал на каменное крыльцо, под навесом застыл, осмотрелся. Затем четырежды тихо стукнул железным дверным кольцом. Ждать пришлось недолго. Чуть слышно клацнул смазанный жиром засов, и толстая дверь приоткрылась. Свеча высветила, как и он, одетого во всё чёрное охранника, чьи пронзительные тёмные глаза не скрывали подозрительного внимания к столь позднему гостю. Этого охранника он не знал, но на среднем пальце держащей свечу руки тускло мерцало серебряное кольцо с выпуклым овалом головы волка и метлы, какие носили посвящённые в тайную службу опричников, воссозданную для нужд власти дядькой царя Морозовым и освящённую патриархом Никоном. Плосконос снял перчатку с левой руки и показал такое же кольцо, тоже надетое на средний палец.

– К боярину Морозову из Ливонии, брат, – тихо проговорил он незнакомому опричнику.

Послышалось слабое шарканье цепочки, дверь открылась настолько, чтобы Плосконос смог проскользнуть в высокую прихожую, и тут же была закрыта и заперта. Безмолвный опричник жестом распорядился следовать за ним. Они поднялись лестницей наверх, широким проходом миновали приоткрытую сводчатую дверцу, и Плосконос мимоходом увидел в небольшом помещении с лежанками других охранников, парой играющих в кости на низком столике между сдвинутыми к краю оловянными кружками и длинными ножами. Пройдя до широкой резной двери, шедший перед ним опричник приостановился, тихо постучал возле косяка серебряным кольцом. И не дожидаясь ответа, раскрыл эту дверь внутрь, впустил Плосконоса.

Борис Иванович Морозов, коренастый и грубоватый властный мужчина, который выглядел очень моложавым для своих шестидесяти лет, сидел за большим столом в дубовом кресле с жёсткими подлокотниками. Он оторвался от сосредоточенного прочтения бумаг, глянул на замершего у порога доверенного лазутчика, вскользь осмотрел волевыми и умными серыми глазами, которые в свете трёх свечей бронзового подсвечника отливали тёмной сталью булавы в замахе. После страшного Соляного мятежа он по требованию народа был отстранён от дел правления, однако оставался неявным руководителем боярского правительства, управляя его деятельностью за спиной царя через доверенных людей и являясь негласным главой противников нового царского окружения. Он отстранился от подсвечника, откинулся в кресле, чтобы овал щёк и выражение лица стали размытыми полумраком, видом показывая, что ожидает доклада. Опричник плотно закрыл дверь снаружи, и приглушённые шаги его удалились к лестнице. Убедившись, что за дверью некому их подслушать, Плосконос снял шляпу и приблизился к столу настолько, чтобы высветилось его собственное лицо.