Андрей Степаненко - Еретик

— Теперь варвары говорят, что император себя выше Спасителя ставит! — эхом отдавалось от потолка, — в церкви Мария на самом почетном месте, в самых красивых одеждах! А наши принцессы…

— Ты снова хочешь навязать свой «Экстезис»?!

Император замер, отыскал глазами рискнувшего возразить Софрония и скорбно покачал головой.

— Нет, Софроний, я хочу навязать вам хоть немного ума. Потому что, если субъект власти женщина, кровопролитие не остановить. Мужчины так и будут захватывать царственных женщин и убивать ее детей от предыдущего мужа.

— Византия всегда так жила… — мрачно напомнил Софроний.

— Пока не пришел я, — процедил император, — и я вам не позволю повернуть все назад.

Симон подошел к своему вечному оппоненту часа через два. Бесконечные шлепки весел о воду и почти ставшее привычным зловещее оранжевое свечение с небес изрядно утомляли своим однообразием.

— Ладно, не обижайся. Я просто высказал то, что думал.

Кифа недовольно буркнул и отвернулся, и Симон присел рядом.

— И вообще, согласись, что важнее Спасения нет ничего.

Кастрат вздохнул.

— Ну… да, в общем.

— И мы пока не знаем, как спасти себя, — напомнил Симон. — Господь так и карает — что правых, что виноватых…

Кифа недовольно фыркнул.

— Но Бог и сотворил этот мир. А человек виноват. Сильно виноват. И Отец Мира имеет право наказывать свое дитя.

Симон кивнул. Каждый варвар знал, что человек виновен перед Всевышним. Легенды отличались только содержанием этой вины, и совращение первым человеком собственной божественной матери вовсе не было главной версией. Кто полагал, что первый человек мошеннически выиграл у Бога в кости. Кто настаивал, что Человек украл у Бога огонь. Главное, на чем сходились все, — какая-то вина есть. Иначе бы Небо так не сердилось.

— Ты прав, Кифа. Мы в чем-то провинились …

— Тогда почему ты не с нами? — удивился Кифа. — Не в Церкви…

Симон бросил задумчивый взгляд вверх, на порядком выросший в размерах оранжевый хвост.

— Знаешь, кем считают нашего Творца людоеды? Главным бабуином.

Кастрат опешил.

— А при чем здесь бабуины?

Симон сосредоточился.

— Главный бабуин в стае жаждет двух вещей: крыть всех самок и драть всех самцов — пока не подчинятся. Именно таков для него идеальный мир.

— Неуместная аналогия, — пыхнул Кифа. — Где ты видел такое в Писаниях? Напротив, Он прямо сказал, что хочет Мира и Любви! А вот ты не можешь ни полюбить, ни смириться! Поэтому и злишься!

— Хорошо. Пусть, — поднял руку Симон. — Но скажи мне, Кифа, каким ты, любящий Бога, видишь идеальный мир?

Кифа на мгновение опешил, а потом рассмеялся.

— Знаешь, Симон, а я видел место, где мир уже совершенен. Это монастырь, в котором я вырос.

Симон заинтересовался.

— Да-да, — серьезно закивал Кифа, — наши невесты Спасителя — на женской половине — чистые голубки! Да, и мы — на… мгм… мужской — верные рабы Господа! Поверь, это действительно так! Мир и Любовь царят повсюду…

Симон поднял руку.

— Подожди! Ты хоть понял, что сказал?

Кифа остановился, мысленно перебрал свою короткую речь и непонимающе тряхнул головой.

— Чистую правду.

— Вот именно, — кивнул Симон, — все женщины — невесты, то есть, самки Главного Бабуина, а все мужчины — Его рабы. Ты повторил то же самое, что отметил мой знакомый людоед. И вы оба правы, потому что это и есть доведенные до абсолюта Любовь и Мир.

Симон пожалел о сказанном сразу, — удар был слишком силен. Кифа побледнел, моргнул и мгновенно ушел в себя. Бедный кастрат никогда не доводил мысль до логического конца — туда, где она становится своей противоположностью.

— Ладно, не переживай, — хлопнул он Кифу по округлому колену, — это всего лишь теософская ловушка. Логический трюк. Фокус.

Кастрат молча отодвинулся.

— Ну, как хочешь, — пересел Симон к противоположному борту.

Наверное, изначально, Бог стремился лишь к хорошему, — вот как Кифа. Но все пошло не так — ровно в тот день, когда он создал второе подобное себе, то есть, имеющее собственную волю существо, — неважно, кто это был: Адам, Лилит или кто-то из ангелов Его.

«А две воли это априори — конфликт…»

Тому Который просто обязаны были наставить рога — раньше или позже, тот или иной им же самим созданный персонаж. Не обязательно с женщиной. Обман отеческих ожиданий мог произойти тысячами способов.

«Но случилось, как случилось — тягчайшим из вариантов…»

Недаром хитрые варвары теперь кастрировали всех, кто попадал в их руки — пленных, рабов, ну, и первенцев кое-где. От Бога приходилось откупаться, и лучшего подарка Ему, чем чертов «змей», порушивший семейную гармонию с Лилит, первой женщиной Господней, быть не могло.

Да, кое-где уже следовали обычаю евреев, первыми сообразивших, что такому символическому существу, как Единый, можно пожертвовать столь же символического «змея», и перешли на обрезание. Но сути это не меняло: Бог жаждал видеть «причинное место» наказанным.

Симон даже не исключал, что обряд священной инкубации, когда рогатый жрец от имени Бога прокалывает каждую девственницу племени — тоже некая наивная попытка компенсировать Всевышнему понесенный им моральный ущерб.

«Ну, а заповеди никому не помогают… уж это давно ясно».

Господь оставался настолько равнодушным к праведным, что не заметить этого было невозможно: уж карал он их — что чумой, что бездетностью, что нищетой — ровно с той же частотой, что и грешных.

«Ибо Спасение кроется не в соблюдении заповедей, а в пролитии жертвенной крови!»

— Что ты сказал? — вскинулся сидящий у второго борта Кифа, и Симон понял, что произнес это вслух.

Отправив гонца в Александрию, генерал Теодор выслал объединенный отряд Феодосия и Анастасия в разведывательный рейд.

— Ни во что пока не ввязываться. Ираклий до поры до времени запретил. Но если нападут, отвечайте. Нам нужны доказательства агрессивности их намерений.

А потом ему принесли весть о гибели Иоанна, все это время сидевшего в засаде у Лагуна, и все вообще стало замечательно.

— Тело доставили?

В качестве улики мертвое тело иссеченного саблями высокородного полководца совсем не помешало б.

— Нет, — мотнул головой гонец. — Иоанн утонул.

— Как утонул? — не понял Теодор. — А почему не в бою?

— Он в камышах от Амра прятался, — нехотя пояснил гонец, а его крестьяне нашли и утопили.

— Наши крестьяне? — обмер Теодор.

Гонец кивнул.

— Люди говорят, он им за неделю до того все долговые расписки предъявил. Вы письмо-то почитайте, там все написано.

Теодор впился глазами в кривые, торопливо набросанные строчки, да так и остался стоять с открытым ртом. Это был откровенный мятеж!