Андрей Степаненко - Еретик

Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста — кого бы то ни было — невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.

«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», — в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…

В такой-то момент к нему и приехал Хаким.

— Мы же с тобой в основном договорились, — напомнил Хаким, — почему нет погромов?

Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.

— Война еще не кончилась, Хаким, — встречно напомнил он. — А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.

Хаким озабоченно покачал головой.

— А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости — особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?

Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.

— Изгнание иноверцев из Аравии — это, прежде всего, расходы, — напомнил халиф. — А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.

— Давай сделаем так же, как Костас, — прямо предложил Хаким, — он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!

Халиф лишь покачал головой.

— Костасу проще: его опора — аристократы, люди цивилизованные, а наша опора — варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам — такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.

Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:

— Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…

Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.

— Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… — так же тихо и осторожно продолжил халиф, — что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?

Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней — от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, — ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое — Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.

— Не только в Абдаллахе дело, халиф, — наконец-то проронил Хаким, — каждый ребенок от каждой из жен Мухаммада несет в себе его кровь. И рано или поздно они станут выяснять, кто самый достойный. И нас в числе кандидатов не будет.

Халиф поджал губы. До введения Пророком новых законов такой вопрос решался просто: дети отходили в роды своих матерей, а союз племен распадался. В лучшем случае находился тот, кто убивал детей прежнего вождя и брал его вдов себе в жены. Но теперь власть и права передавались по отцу, и это меняло все. Теперь новым правителем должен был стать не новый муж вдов Мухаммада, а старший сын. И даже если Абдаллах заболеет и умрет, его место займет следующий.

Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.

— Зачем Богу кровь моего сына?

— Твой сын и будет Богом, — кротко объяснял Симон.

— Это — софизм! — возмущалась она. — Отвечай по существу!

— Это выкуп.

— За что?

— За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.

— Творец не может ревновать, как мальчишка! — не соглашалась Царица Цариц.

Симон пожимал плечами.

— Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.

Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.

— И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?

— Не знаю, Елена, — честно ответил Симон, — никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын — первый реальный шанс.

Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены — может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени — Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду — отомщенной.

Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.

— А если мой сын не захочет этой судьбы?

— Никто не вправе его принудить, — вздохнул Симон и глянул в небо.

Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.

— А ведь ты недоговариваешь… — с подозрением проронила Царица Цариц. — Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.

«А ведь она права, — прикусил губу Симон, — надо же…»

Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.

«И каким же образом пророчества исполнятся?» — озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.

— Что ты молчишь? — дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.

— Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.

Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.