Валерий Елманов - Иоанн Мучитель

Да и как она могла рассказать, с чего все началось. Хворь-то на самом деле была и впрямь не из тяжелых — тут лекари царю не лгали. Да и питье, что ей назначили, для укрепления всех членов, тоже сыграло благотворную роль — ей и впрямь становилось все лучше и лучше.

В тот июльский день, когда Анастасия проснулась даже раньше обычного, с радостью отметив, что не проспала заутреню, она чувствовала себя совсем бодро. Серый предрассветный сумрак еще стелился за венецианским стеклом на пустынных улицах Кремля. Было то время, когда светлый меч рассвета еще не успел вспороть брюхо бессильной ночи и не разделил неясные сумерки на тьму и свет.

— Няньки! Мамки! — громко хлопнула она в ладоши.

Ответом была тишина. Повторила зов — и снова никто не откликнулся. Да что такое — вымерли они все, что ли?! Уже серчая, царица совсем было решилась встать и пройти к стольду, заставленному сосудами с питьем, заботливо приготовленными лекарями еще с вечера, но тут вошла она .

Хотя нет, чего греха таить, ничего такого в душе Анастасии даже не ворохнулось. К тому же вошедшая бабка Степанида как раз запропала на целую неделю, причем все, кого царица ни спрашивала о ней, лишь пожимали плечами — мол, знать не знаем и ведать не ведаем. А тут появилась, легка на помине. Только что Анастасия подумала, что будь в палатах бабка Стеша, то уж она бы не дрыхла так беспробудно и бессовестно, как все прочие, и на тебе — пришла, чему царица лишь обрадовалась — уж больно не хотелось вставать самой. Может, еще и потому ей и не увиделось неладного, например, в одежде.

Была старуха одета во что-то бесформенное и черное, словно надела по ком-то траур. Нет, нет, она и раньше предпочитала темные сарафаны — не те года, чтобы нашивать яркое узорочье, но и вот так — сплошь в черном — царица ее никогда не видела.

— Никак помер у тебя кто? — спросила с тревогой, только теперь увязав ее длительную отлучку с траурным цветом одежды.

— Помер, помер, — глухо ответила старуха, продолжая сосредоточенно возиться возле стольца.

Странное дело, но обычно сноровистая, она почему-то мешкала, а наливала так неуклюже, что Анастасии даже с постели было видно, как питье то и дело льется не в кубок, а мимо него. Но и тут она ничегошеньки не заподозрила, лишь подосадовала немного, решив, что бабке Стеше пора на покой. Не утерпев, съязвила:

— Так ты до самого вечера провозишься.

— А мне ныне спешить некуда, — равнодушно отозвалась старуха, уже держа кубок в руке и поворачиваясь лицом к царице.

Только теперь Анастасия заметила, что та как-то странно выглядела. Вроде бы так же, как обычно, но если присмотреться… Да и движения у нее были какие-то не такие. Старуха сделала шаг, затем еще, передвигая ноги столь же неуверенно, как и наливала. Словно по наитию она вдруг проворно выпростала из-под одеяла руку и быстро осенила идущую к ней мамку двумя перстами. Почти сразу лик идущей к ней мамки затуманился, став наполовину прозрачным, а под ним, где-то в глубине, еле заметно проступило иное лицо. Сердце Анастасии тревожно екнуло, когда она вгляделась в него повнимательнее и узнала идущую. К ней шла не Стеша, а ее сестра — ведьма. Не было у ее старой мамки крючковатого носа, не было и так глубоко запавших вглубь беззубого рта щек.

— На-ка испей, красавица, — протянула та кубок, стоя совсем рядом, и добавила, окончательно снимая все сомнения Анастасии, что это не сон, страшный и жуткий: — Цепку-то златую отдай. Пришло времечко и со второй половинкой расставаться.

— Я не хочу пить из твоих рук, — выдавила Анастасия. — И цепь не отдам! — отчаянно выкрикнула она, глядя на равнодушно-безучастное лицо мамки.

— Все не хотят, — ответила ведьма и даже не предложила, а приказала: — Пей, сказываю!

— Не буду. Сама пей! — И она решительно — откуда и силы взялись — оттолкнула протянутый ей кубок.

Оттолкнула, а сама сжалась в комочек — на то, чтоб отпрянуть, сил уже не было. Содержимое кубка выплеснулось от толчка прямо в лицо ведьмы, злобно зашипело, пожирая кожу и пузырясь на ней ядовито-зеленым. Анастасия почувствовала запах, и ей тут же сделалось дурно — от человека так могло пахнуть только в случае, когда он уже мертв. Причем мертв не один день, а не меньше трех, а то и всей недели.

Напрягая остаток сил, царица протянула непослушную руку к серебряному крестику на груди, почему-то мгновенно ставшему горячим, и что есть мочи ухватилась за него, пытаясь читать молитву. Вслух не получалось — она не могла вымолвить не слова, но старухе хватило и мысленно произнесенных Анастасией слов.

— Вот ты как, — неживым голосом глухо выговорила старуха, которая вновь на глазах царицы превратилась в бабку Стешу. — Что ж, самой хуже. Хотела подобру тебя проводить, в память о твоем вежестве, а ты… Теперь жди иного. — И… исчезла.

Куда и как она делась — Анастасия не поняла. Да она и не задумывалась над этим. Сердце стучало, в висках ломило, а крестик по-прежнему горел, обжигая кожу. Молитву она так и не дочитала, лишившись чувств, и пришла в себя лишь от того, что кто-то энергично растирал ее виски уксусом.

— А где бабка Стеша? — спросила она первым делом, даже не успев еще открыть глаза.

— Ну слава богу, очнулась, — облегченно вздохнула та, что растирала, и бодро попрекнула царицу: — Не след бы тебе, государыня, челядь свою так-то пугать. Слаба ты еще, чтобы самой за питьем хаживать. Вона и разлилося все.

— Где бабка Стеша? — повторила она, открывая глаза и в упор глядя на одну из своих боярынь, толстую и уже в годах вдову Ивана Ивановича Челяднина Прасковью Семеновну — место старшей среди дворни царицы прочно держалось за этим боярским родом. Та как-то быстро ответила:

— Да где ей быть-то. Нешто я за ней доглядываю.

Голос звучал фальшиво, и Анастасия, мгновенно почувствовав ложь, уточнила:

— Она… померла?

— А на кой ляд вопрошаешь, коль сама ведаешь? — пожала та плечами.

— Давно?

— Да уж два дня, как отпели да схоронили, — неохотно пояснила Прасковья Семеновна.

— Два дня, — задумчиво произнесла Анастасия и… вновь лишилась чувств.

В себя она пришла ближе к вечеру, но на все вопросы царя, не на шутку встревоженного внезапным ухудшением ее состояния, отвечала односложно и сослалась на вчерашний пожар, вовремя вспомнив, как о нем рассказывала одна из девок.

— Медведь покрепче человека, а и с ним с испугу что бывает, — Анастасия, удивляясь сама себе, даже нашла сил, чтобы улыбнуться. — Пройдет, государь. Денек, другой и выздоровею я. Ей-ей, выздоровею. То пожар всему виной.

Сослалась и тут же пожалела об этом, потому что нахмурившийся Иоанн кивнул и вышел, и почти сразу после его ухода многочисленная челядь ринулась распихивать по сундукам и коробьям царицыну одежду, собирая все к переезду.