Георгий Брянцев - По тонкому льду

— Держите, — тихо произнес Костя, и ребристая граната тяжестью легла на мою ладонь.

Правильно. Молодчина Костя! Граната — верное дело. Выручит в трудную минуту.

— Выскочим все же на Административную, — предложил я. — Добежим до переулка — и в гору… до соснового бора, а там попробуем вниз, к реке.

Костя не возражал.

Тихо ступая, мы покинули развалины, вышли на улицу, быстро зашагали к переулку и вдруг за спиной опять услышали:

— Хальт!

Теперь беги! Теперь скачи!

Сзади раздался дружный топот, затрещал автомат и хлопнула винтовка. Нас заметили. Немцы стреляли по видимым целям. Вся надежда на ноги и удачу. Попадаться живыми нельзя.

Мы выскочили в переулок. Еще квартал — и перекресток. А там — сосновый бор.

Вот уже середина квартала. И вдруг впереди, на перекрестке, в небо взвилась красная ракета.

Совсем худо. Мы бросились на ступеньки какого-то дома, на крыльцо, под навес и прижались к стене.

— Нас здесь сцапают как цыплят, — задыхаясь, проговорил Костя.

— Понимаю. Но бежать при таком свете…

Ракета озарила все вокруг. Секунда, другая. Как медленно гаснут проклятые искры.

— Видишь? — показал я двор напротив. — Туда. Скорее!

Костя хотел что-то сказать, но вдруг дверь открылась, он покачнулся и едва не упал.

Из темноты прозвучал, как приказ, голос:

— Сюда! Быстро!

Это было предложение, над которым не пришлось раздумывать. Пренебрегая элементарным благоразумием, мы послушались приказа, хотя отдан он был на немецком языке. Но не мужчиной. Возможно, этим и объясняется наша решимость. Впрочем, выбора не было. Вернее, был, но плохой. Перебегать улицу под пулями — не ахти какое удовольствие.

Мы вскочили, и дверь захлопнулась. В темноте слышалось только наше шумное дыхание. Я нащупал рукой Костину руку и зажал в своей. Надо держаться вместе. Еще неизвестно, что ожидает нас. Быть может, западня. По тротуару кто-то пробежал. Потом еще и еще. До нас доносились крики, выстрелы, тревожные свистки.

Но вот скрипнула дверь, и коридор, где мы стояли, залил неяркий свет. Но его было вполне достаточно, чтобы разглядеть того, кто стоял у дверей. Это была Гизела.

— Ну проходите же, — услышал я ее глубокий голос. — Кажется, все в порядке.

Мы прошли в светлую комнату. Надо было считать за огромное счастье, что мы двигались, дышали, были еще живы.

— Это вы? — воскликнула вдруг Гизела, узнав меня. — Боже мой, какой вид!

Да, вид у нас был аховый, что и говорить.

Гизела смотрела на меня широко раскрытыми зелеными глазами. Вспомнив, что в правой руке у меня граната-лимонка, я быстро сунул ее в карман пальто.

Тогда она перевела взгляд на Костю, который выглядел похлестче меня, и весело спросила:

— Что вы тут делали?

— Что делали? — переспросил я, выигрывая время.

— Ну да… Вопрос, я полагаю, ясен.

— Мы прибежали на пожар. Там горит что-то.

— Где? — встревоженно спросила Гизела.

— Недалеко, на Восточной.

Гизела быстро закрыла дверь во вторую комнату, щелкнула выключателем и подняла оконную штору.

Через окно отлично был виден пылающий дом. Огонь держал его мертвой хваткой. Все полыхало, и смотреть было жутковато. Дьявольское зрелище! Какую стихию выпустили на свободу наши руки!

— Очень мило, — спокойно сказала Гизела, опустила штору и зажгла опять верхний свет. — Раздевайтесь. Я здесь живу, — она сделала рукой округлый жест.

Мы продолжали стоять и нерешительно осматривались.

Комната выходила двумя окнами на улицу. Обстановку составляли стол, диван с низкой спинкой, несколько стульев, тумбочка с радиоприемником "Филипс", что-то вроде буфета или посудного шкафа и широкая бамбуковая этажерка с книгами.

— Да садитесь же! Мне просто неудобно.

— Благодарю, — сказал я, и мы сели.

— Значит, вы бежали на пожар? — уточняла она.

— Да. А патруль без предупреждения начал палить.

— Это очень неприятно. Я лично терпеть не могу, когда в меня стреляют. Вообще я предпочитаю не служить мишенью.

Я не знал, как На это реагировать. В ее голосе чувствовалась тонкая ирония.

— Нет, так нельзя, — решительно сказала она. — Сейчас же раздевайтесь! Смотрите, на кого вы похожи.

Я встал. Костя — тоже.

— Спасибо. Мы не будем вас беспокоить. Нам надо идти.

Гизела сидела на диване, упираясь обеими руками в его край.

— Нихт гуд. Вы думаете только о себе?

— Не понял.

— Вы уверены, что вас никто не увидит?

Нет, такой уверенности у меня не было. Но мне трудно было отвечать. Я понимал, что сейчас выйти — значит накликать беду на свою голову. Но не могу же я сказать об этом.

— Вот что, — вновь заговорила Гизела. — Скажите вашему другу, что я тоже ваш друг. И раздевайтесь.

Я посмотрел на Костю. Он нисколько не волновался, только был чуточку бледнее обычного.

— Раздевайся! — после секундного колебания сказал я. — Получилось очень удачно. Здесь нечего опасаться. Я знаю ее.

Костя хотел, видимо, задать какой-то вопрос, но раздумал.

Мы разделись, вышли в коридор, почистили обувь, повесили верхнюю одежду. Но голову сверлила мысль: "Вдруг ловушка?"

Гизела принесла пачку сигарет, угостила нас, закурила сама.

— Я вас напою кофе. Будете пить?

Мы переглянулись.

— Я тоже выпью, — поспешила добавить она.

— Удобно ли? — нерешительно проговорил я.

— Очень удобно. Я весь день сегодня варю кофе. Незадолго до вас у меня был господин Земельбауэр. Он мой сосед. Его дом напротив. Вот там, — она показала в угол. — А через дом от него живет господин Гильдмайстер. Тут целая колония.

Я слушал, кивал и чувствовал, как горят мои уши. Мы угодили в осиное гнездо. Чем все это кончится?

— Смотрите журналы. Я быстренько.

Мы остались одни, Костя оглянулся на дверь, за которой скрылась хозяйка, и спросил шепотом:

— Что это за цаца? Немка?

Я кивнул и коротко рассказал о знакомстве.

Костя почесал затылок.

— А что она делает?

— Понятия не имею.

— Тонкая штучка.

Я встал, прошел к этажерке. На верхней полке лежала стопка иллюстрированных журналов. Руки машинально стали перелистывать их.

— Нам нельзя сейчас высовывать нос, — объяснил я создавшееся положение Косте.

— Угу… А я думаю: почему у нее свет? Теперь ясно: начальник гестапо, комендант. Весь этот квартал надо сжечь.

— Чш-ш, — предупредил я.

— Да, — Костя понизил голос, — прелестная ночка выдалась. А не пошла ли она предупредить кого-либо?

— Ну, а если? Что предлагаешь?

— Да я так. Если уж драться, то лучше здесь.

Я отобрал два журнала — себе и Косте, хотел отойти, но взгляд сам по себе непроизвольно остановился на телеграфном бланке, лежавшем на второй полке. Он был заполнен готическим шрифтом. Деталь сама по себе привлекала внимание. Я всмотрелся, и кровь ударила мне в голову. Телеграмма адресовалась Гизеле Андреас. Из Берлина ее отправили тринадцатого. Текст был краток: "Задерживаюсь. Вылечу семнадцатого. Обнимаю. Себастьян Андреас".