Андреа Жапп - След зверя

Эд обернулся к девочке, которая без особого успеха пыталась привлечь его внимание улыбкой и чуть слышными вздохами.

– До чего она прелестна! Какая славная у нее мордочка, а эти красивые волосы цвета меди! И огромные глаза мечтательницы. Моя крошка, скоро вы будете заставлять сердца биться чаще.

Польщенная девочка сделала глубокий реверанс. Ее дядюшка продолжал:

– Она вылитая вы, Аньес.

– Напротив, я нахожу, что она напоминает вас в детстве… к моему великому удовольствию. Правда, нас могли бы принять за близнецов, если бы вы были не такой крепкий.

Аньес лгала. У них никогда не было ничего общего, если не считать золотисто-медного цвета волос. Эд был коренастым мужчиной с грубыми чертами лица, квадратным подбородком, слишком длинным носом и большим тонким ртом, который казался рубцом, оставшимся после удара садовым ножом, если только он не изрыгал оскорбления или непристойности. Внезапно Эд посерьезнел, и Аньес испугалась, не сказала ли она чего лишнего. По-прежнему сверля взглядом свою сводную сестру, он нежно обратился к девочке:

– Не окажете ли мне огромную любезность, крошка?

– С превеликим удовольствием, дядюшка.

– Сбегайте во двор и посмотрите, что делает этот лентяй паж. Он слишком долго расседлывает лошадь и никак не удосужится принести мне то, что я жду.

Матильда резко повернулась и бросилась бегом во двор. Эд продолжил жалобным тоном:

– Если бы не ваше очарование, Аньес, я возненавидел бы вас за то горе, которое причинило ваше рождение моей матери. Каким это было ударом, каким оскорблением для столь набожной и безупречной женщины!

Выходка сводного брата успокоила Аньес, боявшуюся, что он догадался о ее плутнях. Когда Эд навещал ее, он никогда не упускал случая напомнить в свойственной ему грубой манере о своем мальчишеском великодушии, забыв, как он третировал ее, издевался над ней, хотя барон Робер приказал, чтобы с Аньес обращались как с барышней благородных кровей. Как это ни странно, но, после того как мать Аньес умерла, – девочке тогда было три года, – баронесса Клеманс прониклась нежностью к незаконнорожденной дочери своего мужа. Она забавы ради учила ее читать и писать, латыни, основам арифметики и философии, не говоря уже о двух своих увлечениях: шитье и астрономии.

– Ваша мать – мой ангел-хранитель, Эд. Я никогда не смогу в своих молитвах отблагодарить ее за все то добро, что она для меня сделала. Я всегда помню о ней, и ее образ придает мне силы.

На глаза Аньес навернулись слезы. На этот раз Аньес не притворялась. Это действительно были слезы нежности и глубокой печали.

– Какой же я тупица, моя козочка! Простите меня. Я знаю, что вы были искренне привязаны к моей матери. Ну будет, красавица, простите грубияна, каким я иногда бываю.

Аньес заставила себя улыбнуться.

– Ну что вы, брат мой. Вы так добры.

Эд, удостоверившись в ее благодарности и покорности, сменил тему разговора.

– А этот маленький негодяй, который вечно путается в ваших юбках… Как его зовут? Я что-то не видел его.

Аньес сразу же поняла, что Эд говорил о Клемане, но предпочла потянуть время, чтобы понять, какую позицию ей следует занять.

– Маленький негодяй, говорите?

– Ну да, этот сирота, которого вы великодушно оставили при себе.

– Клеман?

– Да… Жаль, что родилась не девочка. Здесь недалеко находится женское аббатство Клэре*. Мы могли бы посвятить девочку Богу, [13]избавив вас тем самым от лишнего рта.

Как сюзерен Эд мог бы так поступить, если бы захотел. И тогда Аньес не оставалось бы ничего другого, как подчиниться воле сводного брата.

– О… Клеман вовсе мне не в тягость, брат мой. Его почти не видно, а иногда он меня развлекает.

Уверенная, что Эд хотел доставить ей удовольствие, ничего ему не стоившее, Аньес добавила:

– Признаюсь, мне будет его не хватать. Он сопровождает меня, когда я объезжаю свои земли и сельские общины.

– Разумеется, он слишком хилый и тщедушный, чтобы сделать из него солдата. Возможно, монаха через несколько лет…

Аньес не следовало открыто противоречить Эду. Он был одним из тех недалеких людей, которые упирались при малейшем возражении и тут же начинали спорить, пытаясь заставить других признать свою неправоту. Это был весьма распространенный способ показать свою власть. Тем же ровным тоном с едва заметной ноткой ложной неуверенности Аньес сказала:

– Если он обладает достаточными способностями, я сделаю из него своего аптекаря или знахаря. Мне понадобится такой человек. Он уже знает секреты настоев и лекарственных трав. Впрочем, он еще слишком юн… Мы поговорим об этом, когда придет время, брат мой, поскольку я знаю, что вы хорошо разбираетесь в людях.

Утверждают, что дети обладают безошибочным чутьем. Но Матильда служила вызывающим беспокойство примером прямо противоположного. После первой перемены фруктов и пирогов она уселась возле ног дядюшки, что-то лепетала и была в восторге, когда он нежно целовал ее волосы или просовывал пальцы под воротник шенса, [14]чтобы пощекотать ей шею. Ее очаровывали рассказы дядюшки об охоте или путешествиях. Она буквально пожирала его глазами, растянув свой маленький ротик в пленительной улыбке. Аньес подумала, что вскоре ей придется рассказать дочери о непристойном поведении ее дядюшки. Но как это сделать? Матильда обожала Эда. Он казался ей могущественным, блистательным, – одним словом, чудесным человеком. В мануарий Суарси, с его толстыми печальными и холодными стенами, он приносил образ счастливого и веселого мира, который настолько одурманил девочку, что она потеряла способность трезво мыслить. Но Аньес не могла бранить ее за это. Что она знала о мире, эта маленькая девочка, которая менее чем через год станет женщиной? Она знали лишь тяготы сельской жизни, грязные стойла и свинарники, тревогу за урожай, грубую одежду, страх перед голодом и болезнями.

И вдруг невыносимая мысль обожгла Аньес. Если представится случай, Эд попытается сделать со своей племянницей то, что он пытался сделать восемь лет назад со своей сводной сестрой. Аньес, разгадавшей желание Эда вступить в кровосмесительную связь, стало жутко. Он не пропускал ни одной крестьянки или служанки. Некоторым из них льстило внимание, оказанное сеньором, другие просто смирялись с неизбежным. В конце концов, до него они все прошли через руки собственных отцов и дедов.

Сославшись на поздний час, Аньес приказала уложить дочь. Но куда девался Клеман? После приезда Эда де Ларне она его не видела.

Широкая грудь неумолимо надвигалась на него. Стена страха. Молодому монаху казалось, что он уже целую вечность созерцает хорошо развитые мышцы под черной шкурой, пропитанной потом. А ведь лошадь сделала всего несколько шагов. Вновь раздался голос: