Иван Алексеев - Заморский рубеж

Джоана не отвечала, она лишь старалась забиться как можно дальше в угол, сделаться маленькой, совсем незаметной, избавиться от охватившего ее ужаса и омерзения. Сэр Джеймс со злорадной улыбкой наблюдал за этими ее тщетными попытками.

– Но, видишь ли, Джоана, я могу спасти тебя лишь одним способом: предложить тебе руку и сердце. Да-да, Джоана, ты должна стать моей женой. Если ты, конечно, не предпочтешь роль временной наложницы моего старого друга, дона Эстебана, а затем – всех испанцев, находящихся под его командой на этом корабле… Естественно, все твои поместья, плантации и доходы перейдут ко мне, ибо твой батюшка, еще более высокомерный и заносчивый, чем его единственная доченька, надеюсь, скоро отправится в мир иной, если уже не отправился туда… Давай же для простоты будем считать, что он уже на небесах и шлет оттуда свое отеческое благословение на наш брак!

Сэр Джеймс засмеялся отрывистым, лающим смехом. Как истинный англичанин, он весьма ценил тонкий юмор, в особенности – свои собственные шутки. Он играл со своей жертвой, как кошка с мышкой.

Джоана горестно вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Ты и твой батюшка всегда пренебрегали мной, считали себя выше какого-то там Джеймса Оглби. Еще бы! Вы были богаче, ваш род – древнее. Но и это еще не все! По вашему мнению, моя душа, видите ли, была недостаточно возвышенной, чувства – недостаточно тонкими, ум занят прозаическими вещами, а не высокими материями. Вы лишь терпели меня. А я любил тебя, Джоана! Я страдал по тебе, день и ночь жаждал твоего внимания и твоих ласк! Я жертвовал собой, чтобы помочь тебе и твоей семье, когда дела у вас пошли не самым лучшим образом и твой батюшка кинулся за океан, чтобы поправить ваше пошатнувшееся благополучие! Но вместо ласк и внимания я вновь и вновь получал от тебя одни лишь высокомерные упреки и плохо скрытое презрение! Ты оттолкнула меня, лишила надежды!

Сэр Джеймс метался по тесной каюте, даже не глядя на Джоану, играя сам перед собой роль невинного страдальца. Он почти кричал, распаляя себя на дальнейшие действия. Внезапно он остановился, замолчал. Очевидно, сейчас должен был наступить второй акт этой мерзкой театральной постановки. И действительно, сэр Джеймс резко изменил тон, заговорил тихим и нежным голосом:

– Но все это на самом деле неважно. Важно лишь то, что мы снова вместе, и теперь ты будешь принадлежать мне.

Он снял портупею с висевшей на ней длинной шпагой, небрежно бросил ее на стоящий возле переборки рундук. Затем принялся не спеша расстегивать камзол.

– Джеймс, Джеймс! – воскликнула несчастная. – Умоляю тебя! Ради всего святого, ради нашей дружбы! Не надо! Не делай этого! Лучше дай мне умереть!

– Я тоже умолял тебя, Джоана, – будничным скучным голосом, как будто речь шла о чем-то мелком и незначительном, произнес сэр Джеймс и внезапно вновь перешел на крик: – Вспомни, как я умолял тебя подарить мне твою любовь там, в беседке! И когда я, сгорая от давней страсти, всего лишь хотел обнять и поцеловать тебя, ты натравила на меня первого встречного, этого гнусного капрала, этого мерзкого дикаря! Он напал на меня подло, со спины, как и подобает негодяю! Но сейчас его разлагающийся труп пожирают рыбы на дне морском, и никто на свете не сможет помешать нам слиться воедино!

– Но на небе есть Бог, Джеймс! Вспомни об этом! – воскликнула Джоана.

– Ладно, – издевательским тоном произнес сэр Джеймс. – Я согласен: пусть твой Бог пошлет тебе избавление. Только пускай он поторопится, а то…

Джоана в глубине своей охваченной отчаянием души все же верила, что при этих богохульных словах грянет гром небесный и поразит святотатца. Поэтому она, в отличие от сэра Джеймса, совершенно не удивилась звону разбиваемых стекол и треску ломаемых переплетов в большом прямоугольном иллюминаторе каюты. Эти звуки, конечно, были мало похожи на небесный гром, но сэр Джеймс застыл на месте, и волосы у него встали дыбом от страха. Впрочем, он тотчас совладал с собой и бросился к своей шпаге, небрежно брошенной на рундуке, но тем самым совершил тактическую ошибку. Ему следовало бы броситься не к шпаге, а в противоположную сторону, к двери, за которой стояла испанская охрана. Уже выхватив шпагу из ножен, сэр Джеймс осознал свой промах, но было поздно: между ним и дверью стоял проклятый капрал морской пехоты, которого сэр Джеймс в своем воображении только что скормил глубоководным океанским рыбам. И хотя в руках капрала не было видно никакого оружия, сэр Джеймс не рискнул сразу атаковать его, почувствовав, что его первый же неудачный выпад будет и последним.

Джоана, узнав Михася, кинулась было к нему, но Михась резко приказал ей тем особым суровым командным тоном, которому невозможно не подчиниться: «Лежи, где лежишь!»

Сэр Джеймс, опытный дуэлянт, по-прежнему не решаясь напасть на казавшегося безоружным капрала, приступил к обычному перед поединками отвлекающему словесному давлению:

– Ну что ж, господин капрал, вот мы и встретились наконец лицом к лицу. В прошлый раз вы покалечили мою собаку, а затем подло напали на меня из-за спины. Я должен был бы презирать вас за это, но поскольку речь идет о чести дамы, то я, так и быть, закрою глаза на ваши неблагородные поступки и предлагаю вам честный рыцарский поединок. Я, как джентльмен, не буду нападать на вас, безоружного. Если мы перейдем в соседнюю каюту, то вы там найдете себе шпагу, и мы решим наш спор, как и подобает дворянам, в благородной дуэли.

Михась, непрерывно смещавшийся на всякий случай влево-вправо, уже успел оценить обстановку. Джоана, послушно выполнившая его команду и вновь отползшая в угол, не могла быть использована противником в качестве живого щита. Дверь в каюту прочная, заперта на задвижку. Даже если в нее будет ломиться подмога, они с Джоаной успеют уйти через иллюминатор. Слова сэра Джеймса о каком-то там благородном рыцарском поединке Михась, конечно же, даже не слушал. Он с детства твердо усвоил, что любая болтовня во время схватки служит лишь единственной цели: сбить противника с толку. Поэтому он не нападал первым лишь потому, что оценивал дислокацию и определял оптимальный вариант дальнейших действий. Определив, что ситуация проще пареной репы, Михась поступил сообразно обстановке. Он не стал сближаться с противником, выставившим в его сторону длинную шпагу, а просто метнул из-за спины спрятанный за запястьем нож. Клинок вошел противнику точно в горло. Михасю на миг показалось, что он стоит на галечном берегу бурной лесной реки, и брошенный им нож воткнулся в глупо улыбающуюся харю соломенного чучела. Он одним прыжком приблизился к осевшему на пол, захлебнувшемуся собственной кровью сэру и, стараясь не запачкаться, выдернул из его горла свой любимый нож, который ему ох как еще был нужен для предстоящих схваток. Конечно же, соломенное чучело всплыло в его памяти не зря, и Михась не стал, как тогда, на берегу реки, кромсать поверженного врага ножом. Он лишь вытер клинок о рукав расстегнутого камзола, который сэр Джеймс так и не успел снять перед любовными утехами, и, подойдя к Джоане, поднял ее с пола.