Дмитрий Могилевцев - Люди золота

Теперь Инги по-настоящему чувствовал дело богов и их мертвящую волю. Не важно, не нужно знать ни их имён, ни лиц. Достаточно бояться. У их гнева лицо страха – для каждого человека своё. А страх убивает вернее стали. Боль и жуть, бессонница, мороз, разрывающий древесные стволы, ветер, несущий ледяную пыль, – вот их слова и их рука в этом мире.

Когда добрались наконец до родных краёв, живых осталось двадцать семь. Но живыми их назвать можно было лишь потому, что они ещё могли двигаться и издавать звуки. Смерть уже сидела в их глазах и рассудках. Леинуй, свалившись с седла в снег, подполз к Инги на коленях:

– Хозяин, мы поверили тебе. Мы все умрём теперь, да? За то, что мы там сотворили? Хозяин, ты можешь что-нибудь сделать? Хоть что-нибудь? Мы же проклятие прямо в свой дом принесли!

– Вы не умрёте, – сказал ему Инги негромко. – Всё, что вы принесли, кроме вашей добычи, останется со мной. Мы пришли в землю нашей силы, и весь ваш страх и ваше проклятие лягут на меня одного. К полудню мы придём к месту огня и железа. К моему месту. Там вы станете чистыми.

А про себя подумал, что это проклятие старый Вихти мог бы вылечить сотней способов. Даже его молодой ученик, наверное, нашёл бы средство без крови и боли. Но ему, Инги, известно только одно лекарство от страха и боли – страх и боль ещё большие.

Берёзовая роща на холме была как прозрачное письмо на блёклой синеве неба. Проглянуло солнце, и от мороза перехватывало дух. Выдох оседал инеем на усах и бороде, намерзал в уголках губ. У своей кузни, остывшей и мёртвой, Инги велел вырубить во льду озера широкую прорубь, тут же затянувшуюся молодым хрустким ледком. А потом велел всем стать кругом и, раздевшись до пояса, ссыпать в круг всю добычу, сложить вокруг неё мёртвых. Вывел в круг своего коня. И сказал, глядя в небо:

– Боги и люди, смотрите: сила ещё со мной! Я принимаю на себя всё, что возложили вы на плечи этих людей. Пусть они очистятся и чужая кровь сойдёт с них!

Голову коню снёс одним ударом. И, набирая горстями кровь, плескал её на живых и мёртвых, на сокровища, разбросанные в снегу, на брони и золото. Закричал страшно:

– Смойте, смойте кровь скорее!

Люди, воя от ужаса, кинулись в прорубь, ломая лёд. Окунались, выскакивали, голося, осматривали себя: не осталось ли где пятнышка? Иные тут же кидались снова в обжигающую холодом воду. Инги, залитый с ног до головы горячей кровью, смотрел на них, и ему было тепло.

За стенами, где мир и метель, кричит смерть. Стучит и воет, швыряет горстями белую мертвечину. Туда можно выглянуть. Отобрать нужное – ведро воды из подмерзающей проруби, дрова. А потом снова свалиться на лаву, хватая тепло ртом, судорожно выгоняя из лёгких колючий мороз.

Успокоившись и отдохнув, снова можно смотреть на огонь, живой и яркий. Следить за тенями – они так потешно скачут по стенам и потолку. А чтобы стало их больше, чтобы ярче – поможет золото. Разложить его всюду, рассыпать по полу, впихнуть в щели меж брёвен. Свет на нём как кровь, жаркий блеск. И снова закрыть глаза, чтоб плясали под веками золотые тени, несли сны.

– Вы умрёте, мой господин…

Что за голос такой – тонкий и мягкий, но гранитом в ушах, дерёт и тянет? Уходи, не тревожь. Я хочу спать. Я вижу тех, кто был до меня, и мне тепло с ними.

– Вам нужно поесть, вы совсем обессилели. Горячего поесть, а не сухарей. Я тут похлёбку принёс, хорошую похлёбку. Проснитесь!

Инги разлепил глаза. Огонь уже чуть теплился в горне, а подле него стоял с глиняной миской в руках маленький белобрысый парнишка.

– Вы ж третью неделю уже тут лежите! Диву даюсь, что вы ещё не умерли. У вас рана на лице воспалилась, гной течёт!

– Уходи, мне хорошо без тебя! – приказал Инги, но изо рта вырвался лишь невнятный шёпот.

– Вы что, меня уже не узнаёте? Я Игали, старого Вихти ученик. Жутко тут у вас. Смертью пахнет. Вы бы хоть золото это прибрали, а то страх сплошной. От него одного мороз по коже. Вот, давайте ложку… я вам и голову приподниму, вот так. Какой вы молодец, а вот и ещё ложку…

– Прочь, я не младенец, чтобы меня кормить с ложки, – хотел сказать Инги, но не сказал, а покорно проглотил поднесенное.

– Вот и хорошо, хорошо-то как, а то вовсе отощали… Ну, и ещё пару ложек… а теперь я воды малость согрею да рану промою, а то гниёт. Да тут не только одна, а что тут на боку? Всё протекло, аж одёжа сопрела? Ну, так не пойдёт. Ну-ка на бок!

Инги позволил повернуть себя на бок, задрать рубаху. Стоило бы встать и выкинуть мелкого наглеца вон, на снег. Делает что хочет, режет, что-то прикладывает. Сейчас… сосчитаю до двух. Нет, до трёх и встану. Главное – опустить сперва ноги на пол. Итак, раз, два…

– Вы ещё не засыпайте, хозяин, – попросил Игали обеспокоенно. – Скверно-то как, ой скверно. Загнило и тут, что за дело такое? И как вы ещё терпите? Промывать нужно, да не просто так, а травками. Рана-то неглубокая, кошка когтями глубже дерёт, но порченая вся, гнилая. Хоть бы сами полечили или дали кому. А то забились в угол, помирать ни с того ни с сего. А вернулся б Игали неделей позже, забрала б вас земляная старуха. Не засыпайте!

Но Инги, осоловев от сытости, уже спал и видел во сне смеющиеся бронзовые лица – и смех их уже не казался ледяным и нечеловеческим. Игали, качая укоризненно головой, промыл как мог рану, приложил хлебный мякиш, перебинтовал. И пошёл за травами, чтоб вытягивать злое из раны и лихоманку унять.

Приходил ещё неделю. Приносил еду, чистил раны. Поил Инги странно пахнущими взварами, от которых по телу будто сновали тысячи живчиков, доставая до каждой жилки и мышцы. И говорил. Инги ужасно мучила его болтовня, хотелось выругаться, оскорбить, ударить даже, чтоб только замолк он, чтоб сошло детское простодушное счастье с рябенького этого личика, чтоб аж хрустнули курячий кадычок, мелкие чистенькие зубки. Но твердил себе: чего ж ты, дурак, злишься? Слова его – лекарство, может, и большее, чем травки да отвары. Он же душу твою назад тянет, к людскому теплу! Потому и делал, не брюзжа, что велел Игали: и дёргался несуразно, и в шкуру медвежью заворачивался, и жир тёплый пил, гадость невыразимую. Слушал, даже поддакивал временами, спрашивал, то ли просто поддавшись потоку слов, то ли из настоящего, проснувшегося вдруг интереса. Знал Игали невероятное количество сплетен, побасок, примет, новостей разной свежести, потешных историй и сказок вовсе дикого рода. Про колдуна-барсука, к примеру, или про бабу Эллекаре, родившую телёнка. Про лопских волков, которые и не волки вовсе, а грешники, про то, как пугать медведя бабским срамом, про добрый урожай от семени рыжего левши.

– Да ну ты? – дивился Инги, хихикая в кулак, а курёныш Игали кивал серьёзно, мол, а как иначе, колдовская мудрость, она такая.