Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

На углу, где Левашевская одним концом круто сбегает вниз, Иванов остановился.

— Вот что, — сказал он, когда вокруг него сгрудилось полсотни бойцов, — цепи стоять здесь, дальше ни шагу: там уже их заставы перед штабом. А я… Если я не вернусь через полчаса, поднимайте бучу: палите из всех винтовок, кидайте гранаты, по цепи — приказ нашим пушкам: открыть огонь вокруг квартала штаба. Вокруг! — повторил с ударением Иванов, — Чтоб не попали в самый штаб, слышите? Там же томятся наши ревкомовцы. Но вокруг — густо и громко, чтоб жарко стало. Для паники.

— А ты?

— А я пойду в штаб… парламентером. С предложением от восставшего народа: сложить оружие, удовлетворить все наши и требования…

— Один пойдешь? А если тебя убьют на месте?..

— Не убьют! Парламентер ведь! Да и не осмелятся: я же говорю — через полчаса вы заставите их поверить, что отсюда направлен мощный удар: не полсотни, а полтысячи, тысяча штыков прорыва! И пушечки чтоб били вокруг — фейерверк, как на гулянье в царское тезоименитство. — Иванов тихо засмеялся.

— Вот тогда–то они тебя и пристрелят!

— Навряд ли!.. А впрочем… война… риск. Одному, во всяком случае, стоит рискнуть, если за ним… народ. Словом, некогда растабарывать. Я пошел! Двое пускай со мной: если надо будет что–нибудь передать, пошлю одного… потом другого. Данила, Харитон! Пойдете со мной?..

И сразу же за тяжелой чугунной оградой защелкали затворы винтовок.

— Стой! Кто идет? Стой на месте — не то будем стрелять!

— Стою на месте. Вызываю генерала Квецинского!..

2

На Пулковские высоты тоже спустилась черная осенняя ночь. Плотные всклокоченные тучи сплошной пеленой затянули небосвод — они были такие тяжелые, что казалось, лежали прямо на земле: густой туман, клубясь, тянулся с низин, с побережья и, словно дым от прикрытого влажными листьями костра, расстилался по размокшей от осенней непогоды болотистой земле. Не видно было огней Петрограда, не видно было ничего и впереди — там, где подразделения врага уже, очевидно, занимали позиции.

Войска Керенского взяли уже Гатчину, и генерал Краснов похвалялся раздавить восставшую столицу империи одним наскоком верных престолу, то бишь — свободе и революции, доблестных боевых частей, три года одерживавших победы ни фронтах войны.

Юрий Коцюбинский с отрядом семеновцев занимал левый фланг. Справа залег сводный отряд из солдат разных частей, которые раньше не принимали участия в восстании, а теперь заявили, что готовы пролить кровь за власть Советов. Слева — отряд рабочих завода «Новый Лесснер»: это были не красногвардейцы, получившие уже боевую закалку в дни восстания, а совсем не обученные военному делу рабочие, преимущественно подростки и пожилые, только что, несколько часов тому назад, призванные под ружье штабом обороны пролетарского Петрограда.

Смутно и тревожно было на сердце у Юрия. Впереди стояли хорошо вышколенные, к тому же разъяренные, натравленные контрреволюционными агитаторами боевые части, и количество их было неизвестно: вне всяких сомнений, целая армия. С малыми силами ни наглый, но трусоватый Керенский, ни тем паче опытный и осторожный генерал Краснов не решились бы двинуться на охваченный революционным подъемом Петроград. И против такого противника стояла горстка пускай горячих, окрыленных великой идеей, однако неопытных, случайных бойцов, а главное — разрозненных, распыленных, не сбитых еще в один боевой коллектив. Их объединяла воля к победе, но не сплачивала ни воинская дисциплина, ни даже единое военное командование: каждый отряд действовал сам по себе и приказы сверху получал противоречивые, с военной точки зрения подчас нелепые и невыполнимые.

В хибарку — деревянную дачку, где отряд семеновцев устроил свой командный пункт, вошли двое: подтянутый юноша в кожаной куртке, подпоясанный солдатским ремнем, с кобурой нагана, и богатырь в демисезонном пальто, тоже подпоясанный — пулеметной лентой. В руках он держал винтовку.

Это были Примаков и Фиалек — делегаты от Киевского совета на Второй съезд Советов: съезд объявил себя мобилизованным на защиту Петрограда, и делегаты съезда разошлись по вновь организованным частям пролетарской обороны. Юрий был рад принять в свою часть киевских земляков.

— Ну? — спросил быстрый и порывистый Виталий Примаков еще с порога.

— Какие же будут твои предложения, командир? — неторопливо проговорил, ставя винтовку к стене и отряхивая капли дождя с фуражки, богатырь Фиалек. Юрий горько усмехнулся.

— Вот, — протянул он товарищам путеводитель по Петрограду, раскрытый на плане города, — все, что я имею для… ознакомления с позициями и… изучение боевой обстановки. Нету даже карты — ни военной двухверстки, ни хотя бы геодезической десятиверстки… Я думаю, товарищи, что мы займем оборону вот по этой линии — вы разбираете что–нибудь в этом идиотски мелким масштабе? Но в обороне мы оставим половину бойцов, а из второй один из нас создает ударную группу прорыва, которая, как только получим приказ командования, ринется вперед, клином, вот в эту низину, между… Эх! — прервал он вдруг сам себя. — Нужен приказ командования, но ведь командования, которое осуществляло бы оперативное руководство всеми участками боя, пока что нет…

Как раз в это время дверь хибарки снова отворилась, в комнату ворвались клубы пара и вошел военный — лихой офицерик, правда без погон и без кокарды. Он звонко отрапортовал:

— Смирно! Командующий участком фронта обороны!

Коцюбинский вскочил, Примаков и Фиалек тоже стали подыматься. Командующий участком фронта обороны! Какой командующий? Да ведь беда как раз в том, что такого командующего нет!..

3

Следом за офицериком порог переступил второй офицер. Он был в бурке — на черном ворсе искрилась осенняя роса; на голове лихо заломленная набекрень черная папаха с широченной красной лентой поперек; из–под бурки, меж раскрытых пол, виднелся красный бешмет с серебряными газырями. Щегольские лаковые сапожки были забрызганы грязью.

Офицер! Ну что ж, кому и осуществлять командование, как не военному специалисту!

Офицер, очевидно назначенный наконец командующий, подбросил руку к папахе, отдавая честь.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал офицер: голос его сразу задел что–то в памяти Юрия — удивительно знакомый голос.

— Здравствуйте, — ответили вместе, по–военному четко Коцюбинский и Примаков.

Фиалек тоже произнес;

— Здравствуйте!

Юрий всмотрелся пристальнее — насколько мог при тусклом мигающем свете плошки: худое, с запавшими щеками лицо, ровный оскал зубов и глаза — как у пациента психиатрической больницы… Муравьев! Полковник Муравьев.

— Вы? — спросил Юрий.