Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Колонна притихла и подтянулась.

Но в эту минуту вперед выбежал авиатехник Федор Королевич.

— Товарищи! — крикнул Королевич, обращаясь к фронту. — Вспомните, что мы вчера записали в свою резолюцию: наш парк сплочен в единую семью, без национальной розни! Украинец, которому дороги интересы рабочего класса, не допустит…

Барон Нольде нажал спуск, щелкнул короткий и сухой пистолетный выстрел — и горячая речь Королевича оборвалась на полуслове. Федор широко раскинул руки, выпрямился во весь рост, сделал два шага — и упал ничком. Пуля попала ему в лоб: барон Нольде был премированный стендовый стрелок.

Жизнь большевика окончилась. Смерть настигла его в борьбе.

На минуту — словно торжественным молчанием отдавая дань славной памяти боевого товарища — колонна замерла. Потом из края в край прокатился по шеренгам вздох и снова послышался гомон.

Но чотарь Мельник уже кричал:

— Еще раз: москали, два шага вперед!

Колонна шелохнулась — и вдруг двинулась. Два шага вперед. Целой колонной. Все солдаты.

— Отставить! — завопил Нольде, размахивая пистолетом.

Чотарь Мельник остановил его руку.

— Слушать мою команду! — крикнул Мельник. — Украинцы, два шага вперед!

И то, что произошло тогда, было поистине великим. Колонна двинулась снова. Снова вперед. Два шага — четко, чеканно. И замерла «смирно». Вся колонна. Все солдаты.

Они были едины.

Перед лицом врага все они были русские, все — украинцы.

7

А в Бородянке кипел настоящий бой, развернутый по всем правилам боевых действий на пересеченной местности.

Австрийцы наступали по берегу Здвижа — с левого фланга; вел их сам капрал Олексюк. Экономические двигались за выселками к железнодорожному переезду — с правого; ими заправлял Омельяненков батрак Омелько Корсак. Центральную ударную группу прорыва возглавлял матрос Тимофей Гречка. Он вел лихих сельских парубков перебежками, по картофельному полю и графским свекловичным плантациям: кагаты панской картошки и бурты панской свеклы отлично служили в случае надобности и вместо окопов и в качестве бруствера, когда надо было переждать огонь противника между двумя перебежками. Вакулу Здвижного — по инвалидности — оставили во втором эшелоне: увечным фронтовикам следовало держать противника под огнем и не давать ему произвести вылазку, пока фланги не сомкнутся с группой прорыва и вместе не ударят противнику в лоб.

Насыщенность огнестрельным оружием в заслоне Здвижного была невысока: одна винтовка — у самого Вакулы, два обреза, два нагана, один пистолет «зауэр» да еще три–четыре шомполки — у тех, кто до войны промышлял охотой, браконьерством конечно, на Шембековых водах.

Впрочем, в группе прорыва и на флангах дело обстояло еще хуже: у Тимофея Гречки был маузер, а остальные — и наши, экономические, и пленные–австрияки — шли в бой лишь с холодным оружием: косы, примкнутые как старинные алебарды, жерди, заостренные словно копья, да вилы–тройчатки.

Бой предстояло вести врукопашную.

На кузнеца Велигуру было возложено обеспечение резервами. Он должен был бегать по селу и сзывать, а то и просто гнать из хат старого и малого, кто пригоден к бою, придерживаясь, разумеется, классового принципа: сезонных, безземельных и чиншевиков, все достояние которых составляли, сверх аренды у графа, лишь три аршина земли, когда упокоятся, да скотины — вошь в кожухе.

Противник укрепился на территории графской экономии.

Кто этот противник, известно не было.

— А бес его знает, — отмахивался Тимофей Гречка, когда дядьки приставали как банный лист, допытываясь: против кого же война? — Враги! — определял он сердито. — Контра! Агенты империализма! Мировая буржуазия! Душа из них вон! В штаб Духонина! И амба!

Тимофей Гречка был избран председателем Бородянского ревкома. Кроме него членами Военно–революционного комитета были: Вакула Здвижный, кузнец Велигура, батрак Омелько Корсак и капрал Олексюк — галичанин из австрийских военнопленных.

Донцы, охранявшие имение графа Шембека, отправились к себе на Дон. Гайдамаков Центральной рады вызвали в Киев — в связи с брошенным генеральным секретариатом кличем: «За спасение Украины!» И Бородянский ревком решил воспользоваться удобным случаем, разделить графскую землю, пока в графской экономии нет вооруженных сил.

У Тимофея Гречки был еще особый интерес: землю поделить как можно скорее, потому что его, Тимофея Гречку, как раз выбрали от Бородянского совета депутатов делегатом на съезд Советов в Киеве; он должен был через три дня ехать — и побаивался, что без него люди не решатся. Вот ему и приходилось поторапливаться, чтоб закрепить как следует власть на местах: мужик если уж получит землю, если распишется в Совете, что получил надел, так уж руками и ногами будет за нее держаться!.. «Владыкой мира станет труд!» Да и, по правде говоря, не терпелось Тимофею похвастаться в Киеве на съезде: явился, мол, во исполнение приказа, рапортую, что декрет о земле выполнен, и земля между бородянской беднотой поделена, как и прописано в законе!

Дядьки, правда, допытывались у Тимофея официально, как у председателя peвкома:

— A от кого ж тот декрет, как бы оно сказать — новый закон?

В том, кто же издал декрет о земле, какая провозгласила его власть, — люди не могли разобраться: какой–то Совет Народных Комиссаров. А что это за Совет Народных Комиссаров — толком никто не знал. Относились настороженно, но с почтением, потому как, во–первых — «народный», а во–вторых — «Совет»…

Гречка отвечал более въедливым так:

— Не важно — от кого, важно — какой это декрет! А предписывает он как раз то, что мужику и надо: бери у панов землю сразу и задаром! И все! Потому — революция! И за этот закон армия и народ кровь свою в восстании в самом Петрограде проливали!

— Оно известно, — степенно соглашались дядьки. — Петроград, он — столица!

— Столица революции! — поучительно говорил Тимофей.

Дед Маланчук, как председатель Бородянского совета депутатов, должен был прослушивать с голоса — писарь читал — все новые законы, распоряжения и разные бумажки и потому почитался теперь в селе человеком знающим. Он дал пояснение:

— Ульянов–Ленин такой есть. Это он тот декрет подписал.

— Правильный, выходит, человек — думает, как все люди.

— А Совет Народных Комиссаров — вроде, как бы сказать, диктатура пролетариата…

— Пролетариата?.. А для нас, мужиков, когда будет диктатура — не прописано?

— Сказано: рабоче–крестьянская власть, а форма власти — Советы.

— Понятно.

Словом, землю начали делить. Гречка сам взял в руки мерку–саженку и пошел саженными шагами и по лугам, и по нивам, и по выгону; норму определили сами — десятина на едока!