Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Грушевский председательствовал. Он стоял на председательском месте и почти не переставая, звонил в колокольчик: членов парламента хотя собралось и немного — какой уж там кворум! — но уж очень они нервничали. То срывались с места и кричали наперебой сразу в несколько голосов, то, наоборот, все сразу притихали, прислушивались к стрельбе, что приближалась и приближалась, — и ни единой души нельзя было вытащить для слова «в порядке обсуждения».

Как раз в такую заклятую паузу в зал вскочил какой–то казак из охраны и с порога заорал:

— Пане голова! Дом ваш горит!..

Члены парламента вскочили со своих мест, все как по команде:

— Горит! Где горит? Что горит? Пожар! Спасайся кто может!..

Но Михаил Сергеевич хорошо расслышал. Он швырнул колокольчик — жалобно брякнул в последний раз звонок председателя Центральной рады, ударившись о пол, и покатился куда–то под скамьи, так его и не нашли, — и уже бежал прямо по проходу между рядов к двери. Горит его собственный дом! Пожар! Караул!.. А который? Ведь домов у него в Киеве не один.

Из дверей зала заседаний Михаил Сергеевич кинулся по лестнице вниз, прямо к парадному ходу. Швейцар едва успел накинуть ему на плечи «николаевскую» — с пелериной — шубу на песцах. Бобровую «мономашку» только сунул в руки.

— Где?.. Который?..

— На Ботанической… господин председатель… где проживаете… Дым, огонь, ваше… превосходительство…

Грушевский бежал уже по улице. На Владимирской густо стояли казаки — и конные, и пешие. Охрана Центральной рады, последние боевые резервы, горстка в полтысячи — сукин сын Петлюра так и не подоспел, куда–то подался, говорят, верхом через Владимирскую горку… Гайдамаки и «вильные козаки» расступались — ведь бежит сам глава государства, пан профессор Грушевский!..

Грушевский стремглав — откуда у старика и силы взялись! — перебежал Бибиковский; слева гремели пулеметы — матросы уже в семнадцатый раз подходили к особняку Терещенко; справа, со стороны Галицкого базара, тоже стучали пулеметы — там наступал, господи твоя воля, батальон сербов и чехов из Славянского полка. Cepбы и чехи тоже перекинулись на сторону восставших и теперь воевали против правительства УНР… Профессор истории Грушевский гневно фыркал: твердили, толковали целый век — славянофилы, славянское братство, кирилло–мефодиевцы, Шевченко!.. Михаил Сергеевич проклял всех: и славянофилов и славянское братство, и Тараса Шевченко — ведь собственный же дом горит; может, как раз братья славяне — чехи и сербы — его и подожгли!..

Но до угла Караваевской, мимо университета святого Владимира — будь проклят и Владимир святой! — Михаил Сергеевич уже едва доковылял: сердце останавливалось, душила астма… Ноги у него подкашивались. До Тарасовской он насилу доплелся. Впрочем, уже недалеко — вот сейчас, сразу за домом, где проживала Леся Украинка… А! Будь проклята и Леся Украинка! Это они, они, Леся Украинка и Михайло Коцюбинский, вслед за своим патроном, Тарасом, посеяли в душах украинцев… смуту! Проклятое «классовое чувство»…

Боже мой, правда! Через забор сада баронессы фон Брадке, сразу за пожарной каланчой и Лыбедским полицейским участком, Михаил Сергеевич увидел клубы дыма — как раз там и стоял его дом… Безобразие, бесчинство! Рядом с полицейским участком! Куда только смотрит полиция? Ах, да… не полиция, а милиция Центральной рады!..

Снизу, от Жилянской, выйдя из–за дома, где жила когда–то Леся Украинка, двигалась навстречу Михаилу Сергеевичу кучка каких–то людей.

— Эй! Ради бога! Спасайте! Помогите! Мой дом горит!

Но у Михаила Сергеевича тут же отнялся язык: они шли с винтовками… Что за люди? С винтовками — бойцы? А какие бойцы, чьи? За Центральную или против Центральной?

Михаил Сергеевич — у него перехватывало дыханье — снова побежал. Проскочить за угол Ботанической раньше, чем они подойдут! Кто их знает, что за люди — с винтовками, но не в гайдамацкой форме…

Но с винтовками шли молодые хлопцы — человек двадцать, — и были они, разумеется, проворнее, чем пожилой профессор; они пересекли Ботаническую, прежде чем Грушевский успел завернуть за угол.

Кто такой?

Какой–то старичок ковыляет.

Отряд сорабмольцев «Третий Интернационал» вел Данила Брыль. Жилянская была уже наша. Красногвардейцы выдвинули вперед разведку — к Ботаническому, к университету. Красногвардейцы — соломенские, демиевские, боженковские, остатки арсенальцев — спешили на помощь матросам: зайти защитникам Центральной рады в тыл от университета и Бибиковского.

Грушевский шлепал посреди улицы — оттепель, слякоть, грязь! — и шел прямо на кучку юношей: останавливаться было уже поздно.

— Хлопцы! — крикнул кто–то из группы молодых красногвардейцев. — Чтобы мне пропасть — да это же сам профессор Грушевский! Борода!..

Цепочка юношей с винтовками остановилась: вот тебе и на! Неужто сам добродий Черномор?.. И правда, глядите, бородой так и метет!..

Грушевский поравнялся с ними — и хлопцы расступились. Они были ошарашены. Сам Грушевский! А что же с ним делать? Ведь председатель этой самой… Центральной… И так ковыляет… А Центральная же где?

Грушевский шел, и хлопцы, один за другим, давали дорогу: все ж таки профессор! Как–то, знаете, неловко… Да и вообще–то профессора — живого профессора — они собственными глазами видели впервые…

Грушевский прошел–проковылял, шлепая слишком большими калошами между двух шеренг вооруженных юношей. Двух шеренг украинских юношей… истории жизни которых профессор истории украинского народа так и не написал. Да и напишет ли?..

Данила спохватился, когда Грушевский уже прошел мимо. Вскинул винтовку на руку, щелкнул затвором. Схватились за винтовки и остальные.

Но Данила опустил винтовку и плюнул.

Плевок попал Грушевскому на полу николаевской шубы.

Данила сконфузился: тьфу, неудобно как вышло, плюнул старичку на пальто… Невежливо же, некрасиво, некультурно. А ведь он, Данила, не какой–нибудь хулиган с Печерска: сам уже отец, сына имеет, по имени Данилка…

Остальные хлопцы тоже плюнули — себе под ноги: Грушевский прошел мимо. Он уже перевел дух. И снова затрусил рысцой — завидел свое жилье, дым над крышей, языки пламени, рвущиеся из окон…

Данила стоял мрачный, гневный, злой на самого себя: а Харитон? А братья–арсенальцы? A еще сотни и тысячи погибших?.. Ведь малому Данилке надо жить и жить… Почему он опустил винтовку? Почему не застрелил этого…

— Догнать?..

Данила махнул рукой: ведь боевое задание, и он командир отряда!

— А ну! — крикнул Данила сердито. — Чего стали? Вперед, хлопцы! На Центральную! Чтобы и духу ее не осталось… Винтовки к бою!

Отряд сорабмольцев «Третий Интернационал» взял винтовки на руку и двинулся вверх, к университету, в бой.