Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Общими усилиями, совместными уговорами и увещеваниями забияк, пустивших друг другу кровь во имя протеста против кровопролития, удалось все–таки разнять.

Милицию кликнул кто–то из соседей, а доктора Драгомирецкого, спешившего в больницу, перехватили по дороге малые брыленки и колиберденки.

Кровь сочилась из расцарапанной щеки Ивана, заливала рубашку Максима из ободранного уха — и доктор Драгомирецкий Гервасий Аникеевич, ухватившись обеими руками за голову, возмущаясь мирозданием, допускающим существованием на свете подобных скандалистов, жалуясь на судьбу, которая заставила его жить среди этих ничтожных людишек, побежал скорее назад, домой за своим докторским чемоданчиком с бинтами, йодом и ксероформом.

Хуже всего было бедняге Даниле: он метался между двух лагерей. То к батьке Ивану, то к бате Максиму. Родному отцу он попробовал было выговорить: «Как вам не стыдно, словно мальчишка какой драку затеяли! ” Но получил в ответ лютое: «С глаз моих долой! Колибердевский подлипала!.. ” Хотел было угомонить отца жены: «Успокойтесь, успокойтесь! Сейчас сам доктор Драгомирецкий вам процедуру сделает — и присохнет, будьте покойны! Ай–ай–яй, как он вас здорово трахнул! ” Но Максим Родионович завизжал: «Иди прочь! Проклинаю брылевское семя! ”, еще и пнул Данилу ногой под ребра.

Тогда Данила бросился к матерям:

— Только Тосе, Тосе, пожалуйста, не говорите: ей же нельзя, раз она в положении!

Но Марта гневно оттолкнула его, а добросердечная Меланья стала причитать о злой разлучнице, которая похитила у нее родного сына, а теперь еще и малых деточек хочет осиротить.

Так и метался Данила меж двух огней.

Харитон плюнул и сказал, что у них на Донетчине все было бы по–иному.

К счастью, возвратился доктор Драгомирецкий и начал врачевать окровавленных Ивана с Максимом. Опытными руками эскулапа он манипулировал с Ивановой щекой и Максимовым ухом — смазал йодом, присыпал ксероформом и накладывал черепную повязку крест–накрест.

— Безобразие! — ворчал при этом Гервасий Аникеевич. — Стыда у вас нет! Взрослыс люди, а… Да я бы… да если бы моя воля… Хулиганство! Обоих под суд! Обоих в тюрьму!.. Вы можете идти, — сказал он милиционеру, который наконец появился. — Увечий не причинено. Мелкие царапины. Жизнь вне опасности.

Доктор Драгомирецкий сурово осуждал обоих драчунов, но к полиции, то бишь теперь, по–революционному — милиции, относился неприязненно и высокомерно.

Иван с Максимом во время врачебных манипуляций притихли, подавленные фактом ранения, а также самой важностью и ответственностью момента. Безропотно подчинялись они всем приказаниям доктора — «поверните голову, поднимите голову, опустите голову» — и даже перестали проклинать друг друга. Сейчас под черепными повязками крест–накрест, которые закрывали им по пол–лица, они вдруг стали удивительно похожими друг на друга, даже усы одинаково топорщились из–под бинтов. И поскольку у Ивана осталась незабинтованной левая половина лица, а у Максима правая, то рядом они выглядели словно бы одно лицо, только разделенное надвое: по одному глазу и по одному усу на каждого.

Меланья и Марта, каждая в отдельности, сбегали в свои хаты и возвратились, каждая пряча руку за спину. Когда же доктор закончил манипуляции, приказал раненым не снимать повязок в течение суток, уложил свой чемоданчик и надел свою фуражку «здравствуй–прощай», намереваясь уходить, Марта с Меланьей, каждая со своей стороны, торопливо сунули ему руки в карман — каждая с полтинником меж пальцев.

Вот тут и произошел второй скандал. Доктор Драгомирецкий выдернул их руки — с таким выражением, будто это гадюки заползли к нему в карманы, оттолкнул их прочь, полтинники покатились по земле, затопал ногами и поднял такой крик, какого не поднимали даже Максим с Иваном вдвоем в разгар драки.

— Да как вы смеете! — вопил он, выбивая штиблетами пыль из тропинки под ногами. — Как вы могли подумать? Мало того, что учинили скандал на всю улицу, всполошили весь Печерск, соседям своим не даете покоя, так еще позволяете себе оскорблять людей! Что я — нищий, пришел клянчить у вас милостыню, факир, показывающий фокусы под шарманку? Что вы мне тычете ваши рубли? (Марта и Меланья давали не по рублю, а по полтиннику.) Детям на хлеб берегите ваши деньги! Я врач, а не извозчик, которому дают на чай! Безобразие! Неслыханная вещь!.. Чтобы завтра явились в Александровскую больницу на перевязку! Оба! Спросите доктора Драгомирецкого! Доктор Драгомирецкий — это я!

Гервасий Аникеевич нашел нужным отрекомендоваться, даром что пребывал в соседстве с потерпевшими добрых пятнадцать лет, даже имел честь быть приглашенным на свадьбу их детей.

После этого доктор Драгомирецкий хлопнул калиткой и побежал к себе в больницу.

Во дворе Брылей — медицинская помощь подавалась на брылевской стороне — сразу воцарилась тишина: притихли дети, молчали соседи, онемели и Марта с Меланьей — докторский крик напугал всех.

Только Иван прогнусавил из–под своей повязки, адресуясь к Максиму:

— А к которому же часу он велел прийти, вы не расслышали… сосед?

— Не расслышал… — прогнусавил из–под повязки Максим, — на завтра сказал, а когда именно — не расслышал…

4

Данила с Харитоном уже были около медицинских курсов и начали проталкиваться сквозь толпу молодежи перед входом.

— А ну! — кричал Харитон, орудуя то одним, то другим плечом, — Расступись, пацаны! Чего людям поперек дороги стали? Дайте пройти, кому нужно на собрание, как законным делегатам! От арсенальских мы…

— А ты не толкайся, тут тебе не базар! Всем на собрание, все — делегаты!..

И тут Данила с Харитоном были повергнуты в изумление.

До сих пор они представляли себе, что только они вдвоем, ну, может, еще кое–кто, из арсенальских хлопцев, имеют интерес к своей молодежной, так сказать, партии. То есть организации ребят, которым по малолетству еще не годится лезть в настоящие революционеры в борьбе за гегемонию пролетариата. А тут вдруг набралось столько народу, что и в дверь не пройти! С полтысячи, а может, и больше! И не только с Печерска, а со всего Киева. Вон Мишко Ратманский и Матвей Дубасов — с Подола. Вот Яшка Менис и сам Сеня Мальчиков — с Шулявки. А это Сёма Белокриницкий — с Демиевки. Да еще — мать пресвятая богородица! — не только хлопцы, но и девчата! Шурка Ситниченко с Соломенки! И с ней целый выводок! И думаете, из рабочего класса? Какое там: и гимназистки в коричневых платьях, и фиолетовые епархиалки, и клетчатые от Жекулиной с Фундуклеевской, даже курсихи — в пенсне и стриженые, без косичек! А хлопцы? Не только свой брат гегемон, а студенты, гимназисты, реалисты, коммерсанты, даже скауты в коротких штанишках и шляпах с широкими полями…