Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Помолчи, Микола, — отозвался старик Тарногродский у печи, где он возился с кастрюлями, — я не нуждаюсь ни в защите, ни в оправданиях. Изъясняюсь на языке моих отцов и уважаю языки моих ближних. Если же барышня не понимает по–украински, могу вести с ней разговор и по–русски.

— Ну что вы! — живо возразила Бош. — Я чудесно понимаю украинский язык! Ведь я очаковская, и детство мое прошло преимущественно на Украине или в Молдавии… Правда, давно это было… И разговаривать по–украински за это время разучилась. Знаете, все время русские круги, далекая Сибирь, Япония, Америка, Европа: читать и разговаривать мне как–то больше приходится если не по–русски, то по–немецки или по–французски.

— Сибирь? — переспросил старик. — Америка и Европа? То есть ссылки и эмиграции? Следовательно, вы, дивчина, тоже из революционеров и, видать, из партии моего Миколы?

— Да, — улыбнулась Бош. — Из Колиной партии.

Голова Евгении Богдановны гудела, все ее тело было сковано усталостью, но в эту минуту она уже чувствовала, что какое–то необъяснимое успокоение, какая–то отдохновенность начинают вливаться в ее душу и тело. Так мило и уютно было в этом доме: совсем как… дома.

Дома!.. Евгения Богдановна вздохнула. «Дома» у нее не было уже добрых двадцать лет; тюрьмы и этапы, ссылки и эмиграция… Сердце се сжалось от тревоги: как там Оленька и Маруся — в Киеве, в чужом доме? Они, бедненькие, тоже не знают родного дома с малых лет… А выезжая сюда, она даже не успела поцеловать их на прощанье…

— Из Колиной партии… — машинально повторила Евгения Богдановна и добавила: — Только прошу вас… тато, не называйте меня «барышней» или даже «дивчиной» — ведь у меня уже две дочурки…

— И большие? — полюбопытствовал старик, ставя на стол кастрюлю с дымящейся кашей.

— Не большие и не малые, а тоже уже… в Колиной партии, и даже в одной с мамой партийной организации.

— Да что вы говорите?! — Старик Тарногродский глянул с сомненьем на молодое еще лицо женщины.

Очевидно, он прочитал в чертах лица что–то такое, что его полностью удовлетворило. Он сразу отвернулся и начал громко звенеть чайными стаканами и ложечками.

Спустя минуту послышался его глуховатый голос:

— Мой Микола тоже целый год отсидел в Лукьяновке…

— Ну, тато, не стоит об этом! — запротестовал молодой Тарногродский.

— И… и так и не закончил медицинский факультет. А теперь… революция… вождь винницких большевиков в двадцать три года… мировой пожар… Где уж там до лекций или государственных экзаменов!..

— Вот Евгению Богдановну, — заговорил Коля, чтобы переменить тему, совершенно очевидно неприятную для него, — сегодня едва не растерзали юнкера, а сам комиссар фронта собирался арестовать ее и отвезти в ставку! Еле отбили!

— А что такое? — живо заинтересовался старик и возвратился к столу со стаканами, наполненными морковным чаем. Глаза его покраснели.

Коля рассказал, заканчивая кашу и приступая к чаю.

3

Дело было так. Как только Пятнадцатый полк дал согласие взять оружие и двинуться на Киев, а в «Мурах» был избран ревком, в ставку фронта понеслась депеша от начальника гарнизона: тревога! Ведь в сорокатысячном Винницком гарнизоне кроме украинизированных частей Центральной рады из корпуса генерала Скоропадского были еще части, которые поддерживали большевиков. В ответ на депешу — уже под вечер — из Бердичева, из ставки фронта, прибыл экстренный поезд: сам помощник комиссара фронта меньшевика Иорданского — полковник Костицын с батальоном юнкеров — «ударников». Поезд эскортировали два бронепоезда, — спереди и сзади. Оставив бронепоезда на железной дороге, с пушками, наведенными на город и казармы Пятнадцатого полка, комиссар Костицын явился прямо на пленум Совета, проходивший в Народном доме. Костицын вышел на эстраду с бумажкой в руках, а юнкера–пулеметчики заняли все выходы из театра. Комиссар фронта зачитал приказ ставки:

«1. Немедленно отправить Пятнадцатый полк на фронт.

2. Выдать все оружие со складов фронтового оружейного запаса.

3. Арестовать руководителя Киевского областного комитета большевиков большевичку Бош и передать ее в распоряжение ставки».

С ответом Костицыну выступил только что избранный председателем ревкома, руководитель винницких большевиков, тихий и застенчивый Коля Тарногродский.

Коля бросил взгляд на пулеметы юнкеров у входных дверей, у выходов на случай пожара и в проходе за кулисы. Потом посмотрел в зал. В зале сидело свыше тысячи человек — членов Совета и делегатов от заводов «Прогресс», «Молот», суперфосфатного и от большевизированных воинских частей. Какое–то мгновение Коля еще прислушивался к звукам, доносившимся с улицы: на площади перед Народным домом и по набережной над Бугом, до самого моста, бурлила толпа солдат, рабочих и горожан, для которых не хватило уже места в просторном помещении театрального зала.

— Что же, — сказал председатель ревкома и руководитель винницких большевиков, — давайте, товарищи, проголосуем? Не предложение комиссара фронта, — широко улыбнулся Коля, — ибо его предложение сформулировано в форме приказа, а приказы военных властей не подлежат, как известно, ни обсуждению, ни тем более голосованию. Я предлагаю во внеочередном порядке проголосовать мои предложения. Прошу выслушать их внимательно — их тоже будет три, и от приказа штаба они будут отличаться лишь двумя–тремя словами. Кто будет «за», прошу поднять руку. И так…

Выдержав короткую паузу, посматривая то на нахохлившегося комиссара фронта, то на юнкеров с пулеметами, то на зал перед ним, — Тарногродский огласил три своих предложения:

— Кто за то, чтобы не отправлять Пятнадцатый полк на фронт?

Поднялся лес рук.

— Кто против?

Тарногродский насчитал четыре руки.

— Кто воздержался?

Зал зашевелился, все оглядывались, но рук поднято не было.

— Странно, — сказал Коля, — по моим сведениям, в зале самое малое несколько десятков эсеров и меньшевиков, членов пленума Совета. Следовательно, нужно считать, что они либо проголосовали «за», либо… воздержались от того, чтобы воздержаться.

Зал ответил смехом, раздались аплодисменты. Тогда Коля сказал еще:

— Кто за то, чтобы не выдавать оружие комиссару фронта из складов фронтового оружейного запаса?

Результат был точно такой же. И снова его приветствовали громкие аплодисменты.

— Кто за то, чтобы не арестовывать товарища Бош и не отправлять ее в ставку?

Тысяча рук снова взметнулась вверх, но только на миг — руки сразу опустились вниз, чтобы сотрясти зал бурной овацией. И тысячная аудитория — солдаты и рабочие вскочили со своих мест:

— Ура! Ура Коле Тарногродскому! Ура большевикам! Власть Советам!