Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Коля Тарногродский молчал, уставившись в стол и рисуя что–то пальцем на скатерти. Бош тоже молчала. Она была взволнована. Усталость и сладкая истома уже оставили ее: страстная речь старика задела за живое. Он был как будто бы прав: украинцу лучше вести за собой украинцев, а среди руководителей, большевистских организаторов украинцев было… действительно маловато… Но что–то было и не так. По крайней мере, она привыкла мыслить по–другому. При любых условиях силами бедноты нужно завоевать социальную свободу, и эта победа, победа социалистической революции, откроет путь для разрешения и всех прочих тугих узлов, затянутых и запутанных господствующими классами в эпоху империализма. Узел национальных противоречий — тоже. Старик не понимал этого…

Старик еще говорил, но за своими мыслями Бош уже плохо слушала его.

И вдруг старик умолк: в окно с улицы кто–то постучал. Сначала негромко, спустя минуту — громче, тревожно.

— Кто там? — вскочил Коля.

Старик тоже приподнялся, оттеснив Колю, и подошел к окну.

— Кто такой? — сурово спросил он.

С улицы, сквозь окно и прикрытые ставни, глухо прозвучал мужской голос:

— Откройте!

Старик поднял брови — голос был для него незнакомый. Открывать или нет? Дни стояли тревожные. Да к тому же еще и ночь… Старик обеспокоенно посмотрел на сына: его сын был главным большевиком в городе, где, однако, большевистской власти не было, а, наоборот, на большевиков смотрели искоса. А тут еще юнкера — «ударники» со своими комиссарами фронта.

Коля подошел к окну и прижался ухом к стеклу.

— А ну еще раз переспросите, тато, — прошептал он, — Зубрилин! — воскликнул Коля, когда с улицы снова послышался голос.

5

Через минуту в комнату вошел Зубрилин. Он был в офицерской шинели без погон, под офицерский кокардой на фуражке — красная лента.

Коля и Бош бросились к нему:

— Что случилось, товарищ Зубрилин?

— Здравствуйте! — не забыл поздороваться с хозяином офицер. Но он был встревожен, тяжело дышал от быстрой ходьбы и заговорил сразу: — Товарищ Тарногродский, товарищ Бош! — Потом он спохватился, кивнул на старика — Я могу говорить?..

Старик сразу же сделал движение к двери, но Бош задержала его:

— Вы можете говорить, товарищ Зубрилин! Какая–нибудь беда? Костицын?

— Беда! Костицын сидит в своем вагоне, выставив охрану с пулеметами… Но по его вызову на Винницу двинулись войска из ставки… — Зубрилин взглянул на часы: был четвертый час. — Полчаса назад из Жмеринки прибыл Тридцать пятый бронеавтомобильный дивизион! Из Бердичева подходит эшелон с Тридцать вторым бронеавтомобильным дивизионом…

— Артиллерия! А у нас ведь совсем нет артиллерии!

— Да. Они, очевидно, хотят поставить город и казармы полка под угрозу пушек… Но это еще не всё. Из Проскурова двинулась артиллерийская часть Пятой казачьей дивизии. А также в полном составе Двадцать девятый и Сороковой казачьи полки генерала Каледина…

Зубрилин, молодой, только что назначенный ревкомом командир 15–го полка, кончил докладывать председателю только что созданного ревкома и по привычке приложил руку к козырьку — отдал чести. Потом вынул пачку папирос из кармана и начал закуривать.

— Считал своим долгом доложить немедленно и лично. Мои связные ждут на улице. Какой будет приказ ревкома? — Он зажег спичку, выпустил клуб дыма и спросил еще: — Что будем делать, товарищи? А, Коля?

Старик Тарногродский переплел пальцы и хрустнул суставами.

— Неужели они решатся… дать в городе бой?.. А впрочем, — он покачал головой, — теперь всего можно ожидать: такие события в Петрограде.

Бош сказала:

— Осмелятся или не осмелятся дать бой, но у них… превосходящие силы…

— Я думаю, — сказал Зубрилин, глубоко затянувшись, — что пока не может быть и речи о том, чтобы… двигаться на Киев!

Бош молчала. Молчал и Коля. Он сосредоточенно думал и грыз ноготь.

Тикали ходики, тяжело дышал Зубрилин. Старик Тарнопольский поглядывал то на одного, то на другого грустным, встревоженным взглядом.

— Не грызи ногти, — прикрикнул он на сына, — сколько раз я тебе говорил!

Коля промолвил:

— Силы нужно… по крайней мере уравновесить. Мы имеем, кроме Пятнадцатого, эскадру самокатчиков, пулеметчиков, Красную гвардию…

— Но ведь артиллерия, артиллерия! — откликнулась Бош.

— Да, артиллерия. Артиллерии мы не имеем… — Коля посмотрел на всех. — Но ведь в артиллерии тоже… люди, солдаты? Мы пойдем в части, которые прибудут…

— Нужна артиллерия! — решительно сказал Зубрилин. — Люди людьми, кое–кого мы, конечно, перетянем на свою сторону, однако же… за всех поручиться нельзя. Тем более — казаки и юнкера. Они подтягивают отборные части, верные Временному правительству.

— Артиллерия есть! — вдруг сказал Коля. — Только ее нужно привезти. И она близко, — уже загорелся он. — По селам между Винницей и Жмеринкой!

— Второй гвардейский корпус? — в один голос переспросили Бош и Зубрилин.

— Второй гвардейский. Шестьдесят тысяч штыков. И артиллерия. Тяжелая артиллерия: корпусная! И легкая, и тяжелая.

Бош схватила свою кепку, лежавшую на стуле:

— Коля! Я еду во Второй гвардейский!

— И я, — сказал Коля, — мы поедем вместе. Но нужно сначала в Жмеринку — там солдатский комитет корпуса.

— Может, по телеграфу? — подал мысль Зубрилин. Но сразу же сам и отбросил ее. — Нет, тут требуется живое слово. И говорить нужно не в корпусном комитете, а с солдатскими комитетами в частях.

— Поезд? — спросила Бош. — Когда поезд на Жмеринку?

— Ну, поезда здесь через каждые пятнадцать минут: эшелоны, товарные…

— Поездом опасно, — сразу возразил Зубрилин. — Но можно взять нашу автомашину…

— Чудесно! — Коля обрадовался. — Поехали!

Старик Тарногродский снова стиснул руки, и смотрел на сына не мигая; во взгляде была печаль, но и покорность.

Бош положила руку Коле на рукав.

— Нет, Коля, ты не поедешь! — сказала она решительно. — Ты — председатель ревкома. Ты должен быть здесь. Ты должен всем руководить.

— Верно! — подхватил Зубрилин. — Коле выезжать нельзя.

— Я поеду одна, — сказала Евгения Богдановна. — Зубрилин, ты дашь мне одного или двух товарищей, которые своим солдатским словом могут взять за живое… солдатские души гвардейцев?

Коля все еще грыз ногти, раздумывая, потом глубоко вздохнул:

— Ты права, Евгения… В такую минуту я не имею права оставить Винницу и ревком. Но ты езжай немедленно!

Зубрилин направился к двери:

— Пошли! Ты, Коля, не ходи с нами. Я оставляю с тобой живую связь. И всех членов ревкома буду направлять сюда, к тебе. Можно?

— Пожалуй, так будет лучше всего, — согласился Тарногродский.

Затем он подошел к Евгении Богдановне, которая надевала свой солдатский полушубок и натягивала на голову клетчатую кепку.