Гвидо Дикман - Лютер

Лицо Алеандра исказила гримаса. К величайшему своему удивлению, он опять убедился в том, что Мартин Лютер был единственным человеком, которому вновь удалось вызвать в его душе хоть какие-то чувства. И это ему совсем не нравилось.

— Он здесь не для того, чтобы произносить речи! — возмущенно крикнул Алеандр фон дер Эку. — Он здесь лишь для того, чтобы отвечать! И позаботьтесь о том, чтобы он отвечал на латыни.

Обвинитель отвесил низкий поклон. Хотя Мартин стоял довольно близко к креслу легата и слышал каждое его слово, фон дер Эк как обвинитель вынужден был повторить ему высказанное Алеандром требование. При этом он покраснел до корней волос. Алеандр выставил его на всеобщее посмешище. Князья уже наклоняли головы к Фридриху Саксонскому и о чем-то перешептывались. Знать в задних рядах обменивалась недоуменными взглядами. Однако император молчал.

— Вторая часть моих сочинений направлена против скверного учения и развратной жизни пап — как в прошлые годы, так и в наши дни, — заявил Мартин, чуть помедлив, на безукоризненной латыни.

Император Карл вздрогнул и стал белым как саван. Глаза его сузились, превратившись в две тонкие линии, словно проведенные острым пером. Алеандр же сохранил самообладание, ибо он, в отличие от юного императора, прекрасно понимал, куда клонит еретик Нападение, как известно, лучшая защита, даже если это спор о словах, из которого никто не может выйти победителем.

— Будьте любезны объяснить нам, на чем основывается ваша неприязнь к тем людям, которые занимают престол святого Петра? — спросил легат столь мягко, что император удивленно поднял голову. Что задумал посланник Рима? Пожилой священник, стоявший прямо позади кресла Алеандра, подал ему Священное Писание в красивом переплете из тисненой кожи. — Отвечайте же! — произнес он и принялся перелистывать книгу.

Мартин не колебался ни минуты.

— Папские декреты и доктрины курии подвергли совесть верующих ужасным мукам и поношениям! Если я отрекусь от этих моих трудов, то лишь поспособствую укреплению этой тирании и открою великому безбожию не только окно, но двери и ворота.

— Что болтает там этот тупой монах? — воскликнул Карл, который плохо понимал латынь. Казалось, что под своей тяжелой мантией из жесткого дамаста, в которую он облачился по правилам церемонии, император дрожит всем телом. На лице его перекатывались желваки, шея напряглась, тугой воротник грозил лопнуть. Пока писец переводил ему на ухо высказывание Мартина, Алеандр вернулся на свое место и с видимым удовольствием откинулся на спинку кресла.

— Не беспокойтесь, Ваше Величество, — шепотом сказал он. — Неважно, что этот Лютер там плетет. Он сам расставляет себе сети, и сам сунет голову в заготовленную палачом петлю.

— Третья часть моих сочинений направлена против некоторых отдельных лиц, которые защищают тиранию Рима и хотят воспрепятствовать моим устремлениям укрепить веру в Христа, — продолжал Мартин чуть охрипшим от волнения голосом. При этом он не спускал глаз с Алеандра. — Да, я был резок, признаю это. Но я всего лишь человек и, как всякий человек, могу ошибаться. Если же я допустил ошибки в отношении Священного Писания, то готов отречься и бросить мои книги в костер!

— Так же, как в Виттенберге вы бросали в костер сочинения Папы? — крикнул кто-то с галереи.

Послышались возмущенные выкрики и свистки из рядов испанцев, но в этом шуме можно было уловить и одобрительные возгласы. Алеандр вскочил и, в неистовстве сжав кулаки, приблизился к Мартину. Он прекрасно понял, что намек на тех, кто защищает папство, был камнем в его огород. Лютер явно считает его врагом святого Евангелия. Дерзость Лютера была неслыханна, и Алеандр потерял самообладание.

— Вас… допрашивают… а вы… отвечаете очередными поношениями, — выдавил из себя легат, кипя ненавистью. — Вы, Мартин Лютер, не смеете ставить под сомнение то, что Римская Церковь постановила задолго до вашего рождения; то что давно уже стало привычным и превратилось в ритуал, — веру, которую освятил Христос, совершенный создатель высшего закона, веру, которую святые мученики оплатили своей кровью. Вы напрасно надеетесь на диспут по поводу тех вещей, в которые вы обязаны просто верить!

Мартин опустил глаза. Он явно зашел слишком далеко. Алеандр снова вернулся на свое место и после гнетущей паузы произнес, обращаясь к Мартину:

— Так дайте же ответ, которого все мы — и император, и Церковь — ждем. Вы отрекаетесь или нет?

В зале наступила гробовая тишина. В напряженном ожидании все присутствующие подались вперед. Отречется ли монах? И что будет делать этот римлянин, если он откажется отречься? Все знали о судьбе чеха Яна Гуса, которому император гарантировал беспрепятственный проезд на собор в Констанце и который тем не менее был сожжен на костре инквизиции.

Сам Мартин был близок к обмороку. Сотни мыслей теснились у него в голове. Он знал точно, что от его ответа зависит его жизнь. Что же делать? С юности у него всегда была трезвая голова, но теперь надо было принимать слишком сложное решение. Насколько дорога ему теперь его жизнь? А его учение? Может быть, для него еще не пришло время и народ еще слишком связан предрассудками, чтобы понять его устремления? Но если это так, тогда почему Господь именно сейчас открыл ему все богатство своего святого Слова? Почему он допустил, чтобы маленькой увечной девочке его проповедь вновь вернула надежду? Чтобы великий князь отказался от торговли священными реликвиями и обратил душу свою к бедному монаху?

Среди давящей тишины Мартин поднял голову, посмотрел на пламя в глиняном светильнике и тихо произнес:

— Пока мое учение не будет опровергнуто Священным Писанием и ясными доводами рассудка или даже Папой и Вселенскими Соборами, которые часто противоречат сами себе, моя совесть будет опираться только на Слово Божье. А действовать против собственной совести не годится. — Там, за пламенем светильника, он видел изборожденное морщинами лицо курфюрста Фридриха, восковой профиль юного императора и, наконец, застывшую гримасу опешившего Алеандра. — Поэтому я не могу отречься, да и не хочу. На этом я стою, и иначе я не могу. Да поможет мне Бог!

В первое мгновение император оставался до странности спокоен, из чего большинство присутствующих заключило, что он не понял последнего заявления Мартина. Его испанский переводчик робко поднял руки и оглянулся. Никто не требовал от него переводить слова господина Лютера, а по собственной инициативе он этого делать не смел. Но в зале среди присутствующих началась настоящая потасовка. Испанцы повскакали со своих мест, в гневе потрясая кулаками. Люди из княжеской свиты тоже вскочили и сгрудились возле императора. Напуганный всеобщей суматохой, Карл решил удалиться. Он тихо приказал объявить заседание закрытым, а маршалу велел вывести монаха из зала через разбушевавшуюся толпу.