Гвидо Дикман - Лютер

Строения замка образовывали как бы кольцо с перемычкой, составляя два внутренних двора. В замок можно было попасть только с севера, через подъемный мост, тот самый, по которому Мартина сюда и доставили. Фахверковые строения в первом дворе примыкали к могучему рыцарскому замку, в котором находился арсенал, а также кладовые для хранения солонины, овощей, зерна и масла. Несколько соединенных между собой зданий отделяли первый двор от второго. Там высоко вздымалась южная башня, широкая и мощная, с плоским верхом, откуда была хорошо видна вся долина. Далее располагались купальня и кузница, из которой целыми днями доносились удары молота.

Чувствуя на себе подозрительные взгляды работников и стражи, Мартин бродил по этой крепости, обследуя лестницы, конюшни и разные другие помещения. Свою рясу он по приказанию фон Берлепша сжег, и теперь на нем была льняная рубаха, охотничья куртка из грубой шерсти и штаны до колен, непривычно тесные для него.

Хотя Ханс фон Берлепш прилагал все усилия, чтобы познакомить гостя с привычками обитателей замка, Мартин не находит себе дела, и ему начинало казаться, что он здесь лишний. Его совершенно не занимали забавы рыцарей, которые среди бела дня упражнялись, размахивая мечами. Арбалеты, пики и пушки внушали ему неподдельный ужас. Не привлекали его и охотничьи вылазки в окрестные долины, а смазливые служанки вечно гнали его прочь с руганью и насмешками, потому что он не вовремя появлялся у них на пути и мешал, когда они вялили на кухне рыбу, щипали гусей или чесали шерсть.

И тогда он опять уходил назад в свою каморку чтобы предаться самым невеселым мыслям. В его комнате поставили стол, дали чернильницу, перья, пергамент и песочные часы, но Мартин ко всему этому не прикасался. Он не мог заставить себя взять в руки перо. Исчез душевный порыв, пропала та сила, которая прежде побуждала его к действию. И чем дольше он лежал на своей постели, рассматривая пятна сырости на потолке, тем сильнее становилось его уныние.

А в это время в лекционном зале Виттенбергского университета магистры и студенты бурно обсуждали невыясненные обстоятельства исчезновения их любимого профессора.

Андреас Карлштадт беспокойно вышагивал по залу, пытаясь привлечь внимание студентов к теме своего выступления. Весть о нападении на повозку Лютера молниеносно распространилась повсюду. Возникали самые разные слухи, которые находили все новую и новую пищу для подкрепления. Кое-кто подозревал, что доктор убит по наущению Папы и его посланника Алеандра, и действительно — охотники обнаружили в заброшенной шахте до неузнаваемости изуродованный труп.

— Не исключено, что Папа и император умертвили Лютера! — в запале закричал Карлштадт. — Но то, что мы начали, они уже не в силах остановить. Священная война началась! Чистая вера победит!

Кое-кто из студентов громко поддержал его. «Священную войну уже не остановить!» — эхом пронеслось по залу.

Филипп Меланхтон со встревоженным лицом замер на пороге. Страстный пыл Карлштадта был для него теперь не в новинку, но еще никогда голос профессора не звучал столь неистово и столь решительно. Его коллега явно был готов защищать свои новые взгляды даже с оружием в руках. Эта позиция была чужда Меланхтону и тревожила его всерьез, потому что в Виттенберге число тех, кто вставал на сторону Карлштадта, росло с каждым днем. Пока сторонники Карлштадта ограничивались пламенными речами на улицах и в пивных, но Меланхтон предчувствовал, что недолго осталось и до более решительных действий.

— Каждый, кто считает себя повелителем другого — будь то принц, Папа или священник, — должен раскаяться, или же его надо свергнуть! — услышал он грозный голос Карлштадта. — Вы называете меня профессором Карлштадтом? Этому больше не бывать! Отныне я для вас просто сосед Андреас. И вы все тоже должны быть готовы к смирению.

Карлштадт в изнеможении смолк, чтобы набрать в легкие воздуха. Внезапно он заметит студента, у которого на шее висело распятие. Он бросился к парню и выжидательно протянул руку. Испуганному студенту ничего не оставалось, кроме как снять с шеи цепочку с распятием и протянуть профессору.

— Не сотвори себе кумира! Откажитесь от такого рода заблуждений! — С явным отвращением он надел цепочку обратно на шею смущенному юноше и обратился к студентам:

— Присоединяйтесь к праведникам, или же вы окажетесь среди угнетенных! Другого пути нет!

После лекции Меланхтон подкараулил своего коллегу. Пока студенты толпой продвигались к выходу, он вывел Карлштадта на лестницу и набросился на него с упреками:

— Мартин никогда не стал бы порицать студента за то, что он носит на груди распятие, сосед Андреас!

Карлштадт опешил. Ему еще не приходилось видеть, чтобы всегда столь покладистый молодой магистр был в таком раздражении.

— Я знаю Мартина Лютера, — заявил он. — Между прочим, это я его открыл и я же его первым поддержал.

— Ты, как всегда, витаешь в облаках. Мартин говорил о реформе. А ты своей проповедью зовешь к мятежу. Поговаривают, что на юге люди уже собираются в отряды, чтобы поднять восстание против своих господ.

— Тем лучше, — с недоброй усмешкой сказал Карлштадт. — Если тебе не хватает сил, чтобы завершить то, что он начал, то держись от нас подальше, Филипп. Иначе и тебе в один прекрасный день не поздоровится!

Одиночество давило Мартина с каждым днем все больше и больше. Как только похолодало, ему в каморку стали приносить жирную солонину, а его желудок такую пищу не принимал. До общих трапез его не допускали, поскольку почти каждый день в замке были гости, прибывшие издалека.

О спорах, которые велись в Виттенберге вокруг его учения, он узнал от одного нежданного посетителя, который однажды, после вечерней молитвы, заглянул к нему в каморку.

— Неужели это вы, Спалатин?! — воскликнул Мартин, не веря глазам своим. — Боже милосердный, что вы здесь делаете?

Секретарь осматривал Мартина с ног до головы, словно видел его впервые в жизни. Новый облик Мартина явно сделал свое дело. Спутанная борода, длинные волосы, в которых мелькали серебряные нити, и рыцарское облачение из дубленой кожи придавали ему сходство скорее с воином местного гарнизона, нежели с монахом, которого Спалатин знал прежде.

Некоторое время Спалатин неподвижно стоял перед Мартином, потом указал рукой на клочковатый матрас, набитый сеном, и на догорающую свечу и сказал:

— Простите за эту грубую обстановку, доктор. Но его светлость курфюрст Фридрих прослышал о том, что на вас готовится нападение. Действовать надо было незамедлительно, пока нас не опередит кое-кто другой. Как вы себя чувствуете?

— Что мне ответить на этот вопрос? — тихо произнес Мартин. — Я обречен на бездействие, лень одолевает меня, мозги заплывают жиром. Эта каморка, больше похожая на лисью нору, стала для меня тюрьмой, из которой я мечтаю вырваться как можно скорее. Скажите честно, как долго мне еще оставаться здесь?