Александр Дюма - Роман о Виолетте

На суд читателя выносится прославленный эротический роман XIX века. В «Каталоге подпольных изданий 1923 года» произведение это классифицируется как «литературная находка и верное средство от фригидности». В неизменно пристойном стиле разворачиваются смелые любовные картины, нагнетание сладострастного накала происходит от главы к главе. Скрупулезность описания сапфических сцен ничуть не снижает их идеализированной грациозности. Этот литературный шедевр, осужденный в 1957 году за оскорбление нравственности, в наши дни занимает достойное место в библиотеке искушенных любителей наслаждения и сильного, и слабого пола.

«Роман о Виолетте» выпущен в 1870 году в Лиссабоне издателем Боа-Виста, с подзаголовком «Посмертное произведение Замаскированной знаменитости». Существуют различные версии авторства. По одним источникам, автор – Теофиль Готье, по другим – некая дама, выступающая под именем Манури д’Экто. Роман не подписан Александр ом Дюма, однако, его стиль проглядывается в каждой странице этого автобиографического повествования.

Достаточно сопоставить некоторые факты интимной и творческой жизни писателя. Прообраз Виолетты – Генриетта Шевалье, вошедшая в жизнь писателя в 1838 году. Генриетта стала лореткой, то есть, по определению самого Дюма, «очаровательным созданием, кокетливым, элегантным, не относящимся ни к одному из общепризнанных женских типов: не уличная девка, не гризетка, не куртизанка. Ничего общего с мещанкой. Тем более с честной женщиной». Виолетта-Генриетта родила двоих детишек, предположительно от Александр а Дюма. Впоследствии она стала актрисой, дебют ее состоялся в октябре 1842 года в театре Одеон. Скончалась она в возрасте двадцати пяти лет. Отец Генриетты повесился, не в силах перенести ее смерти.

Шестидесятилетний писатель вспоминает о событиях далекой молодости. «Роман о Виолетте» – как это ни парадоксально – можно назвать книгой педагогической, ибо она раскрывает науку наслаждения женским телом. Это своеобразный учебник по чувственности, который можно было бы использовать для сексуального воспитания и просвещения. Дюма писал не для публикации, а скорее, для своей возлюбленной – молодой начинающей актрисы. Спустя много лет, в годы нужды, она, вероятно, продала его для нелегальной публикации.

Писатель нередко предлагал подружкам свои рукописи: «Возьми это, глупышка, и сохрани. Не хочешь – не читай. Только помни – за все, что исходит от папаши Дюма, всегда дадут хорошую цену». Возможны любые предположения. В начале 60-х годов в судьбе Дюма появилась новая Галатея. И художественное описание прошлой страсти предназначалось теперь для оживления страсти сегодняшней.

В 1882 году текст романа оказался у брюссельского издателя Бранкара, его принесла некая сорокалетняя дама с аристократической фамилией. Не та ли это бывшая актриса, решившая в тяжелые времена заработать деньги на продаже рукописи, некогда подаренной ей стареющим писателем?

Особое пристрастие Дюма к сапфическим сценам получило воплощение во многих его произведениях. Во французской литературе XIX века подобный аморализм, возвышенно-спокойный, без тени комплекса вины, характерен исключительно для творчества Александр а Дюма-отца. Это не простая вольность, а полная свобода самовыражения, неприемлемая для произведения опубликованного, однако вполне позволительная для текста частного. Автор не стесняется говорить ни о собственной мужественности, ни о женственности своих возлюбленных.

Итак, читателю романа предоставляется возможность убедиться в справедливости знаменитого высказывания Дюма: «античные статуи, как и все истинное, нередко бывают обнаженными, непристойными же – никогда».

Порой мне кажется, что я провел на земле не одну тысячу лет и что бесплотный мой дух, вобрав в себя целую череду человеческих судеб, переселился на Марс, где пребывает и поныне.

– Обрел ли он счастье, покинув нашу юдоль слез? – спросят себя те, кто остался скорбеть на Земле.

– Вовсе нет, поверьте! Хотя пребывать на планете, где я теперь нахожусь, неоспоримо лучше, ничто меня здесь не радует.

Со мной случаются приступы хандры, я оглядываюсь назад; именно в одну из таких печальных минут я взялся за перо, пытаясь запечатлеть на бумаге лучшие воспоминания былых лет.

Должен признаться моим будущим читателям, что в своих земных воплощениях я был великим грешником. Вот почему лучшее для меня утешение – созерцать среди встающих в моем воображении теней силуэты женщин.

Та, что пробуждает сегодня мои дремлющие чувства, проносящиеся лишь, увы, легким поэтическим облачком в воздухе, которым я сейчас дышу, носила на земле благозвучное имя Виолетта. Рядом с ней я познал радости рая, обещанные Магометом самым горячим своим почитателям; смерть ее была для меня горчайшей утратой.

Никому не ведомо, кого скрыл я под этим красивым псевдонимом.

А значит, я волен откровенно описать историю нашей любви! Поистине, она неповторима!

Все же с моей стороны было бы осмотрительно предварить эту книгу одним замечанием, прежде чем доверить любовному зефиру принести на стол отважного издателя повествование, не предназначенное для юных девиц.

Целомудренные читатели, боязливые читательницы, страшащиеся назвать кота – котом, а Роле – мошенником, остановитесь вовремя: я писал не для вас.

Пусть лишь те, кто понимает, любит и использует сладчайшую науку, именуемую Наслаждением, следуют за мной.

В пору моего знакомства с Виолеттой мне минуло тридцать лет.

Я жил на пятом этаже достаточно внушительного дома на улице Риволи. Наверху в бесчисленных комнатенках обитала прислуга и молоденькие мастерицы, работавшие у хозяйки магазина дамского белья (ее магазинчик до сих пор сохранился на нижнем этаже за колоннадой).

В то время у меня была любовная связь с весьма привлекательной и чрезвычайно аристократичной дамой. У нее была кожа того белоснежного цвета, который прославил Теофиль Готье в «Эмалях и Камеях», и волосы, подобные тем, что заплел Эсхил на голове Электры, сравнивая их с колосьями Арголиды. Однако вскоре она начала стремительно полнеть. Ранняя тучность крайне раздражала ее, и, не зная, на кого свалить вину за избыточный вес, она изводила всех окружающих своим несносным нравом. За этим последовал разлад наших отношений, мы стали реже видеться; предвидя новые ее причуды, я и не пытался расположить ближе друг к другу наши спальни: они находились в противоположных концах квартиры. Свою комнату я выбрал, пленившись видом на сад Тюильри. Я уже был одержим манией пачкать пальцы чернилами, а для сочинителя нет отдохновения сладостней и прекрасней, чем наблюдать из окна за тенистой громадой вековых деревьев сада.