Ланс Хорнер - Дьявол

— Баба…

Баба вяло взмахнул рукой.

— А-а… все это неприятные смерти. Для тебя я выберу приятную. У тебя, Хуссейн, будет смерть, о которой мужчины могут только мечтать. Женщины из гарема моего отца будут без ума от такого молодого жеребца, как ты. Мой отец был человек пожилой и ублажал их не часто и не слишком рьяно, и они разболелись от стерильных объятий своих евнухов. Но ты, Хуссейн! Они будут гордиться тобой и твоим твердым ярдом. Мы дадим тебе немножко опиума, чтоб ты ублажал их дольше и лучше. Ты ведь всегда был любителем гаремов, ну а теперь ты насладишься ими всласть. В гареме моего отца есть даже нзрани-блондинки, а тебе они так нравятся. Но подробности узнаешь у моей матери, которая все это подготовила.

Хуссейн всхлипнул, тело его затряслось в конвульсиях:

— Только не это! Только не это, Баба! Избавь меня от этого! Раз я был свидетелем подобного. Если тебе надо убить меня, сделай это быстро своим кинжалом или пусть Бистака отрубит мне голову одним взмахом своей турецкой сабли. Но не отдавай меня женщинам. Сжалься, Баба.

Баба и Мансур обменялись взглядами; Баба кивнул.

— Ах, ты сделал выбор, Хуссейн. Больше всего ты боишься женщин. Поэтому остановимся на женщинах. Снимите с него кандалы! Дайте ему опиума и пусть запьет его добрым глотком шпанских мушек. Отведите его к Бистаке, который охраняет двери в гарем моего отца. Пусть играют дарбуки! Пусть люди танцуют! Пусть пир продолжается! — Баба встал, рука его опустилась на плечо Рори. — Пошли! Такого ты никогда не видел, и вряд ли когда-нибудь увидишь. Зрелище не из приятных, но ты узнаешь, как мы расправляемся с предателями здесь в Сааксе. Мансур, ты тоже. Это и для тебя послужит уроком. Мы трое встанем на балконе и будем наблюдать. — Он обернулся и поднял лицо к уставленному салатом окну над собой:

— Мать моя, все женщины уже у себя в комнатах и ты сказала им, что они должны делать?

— Да, сын мой, и я пообещала свободу тем женщинам, кто сделает все как следует.

— Горят ли факелы во внутреннем дворе гарема?

— Каждый факел горит, как костер.

— Тогда мы идем. Не подобает, чтобы кто-нибудь кроме меня, моего брата Мансура и моего брата лорда Саксского видел лица жен моего отца.

Баба повернулся спиной к пленнику и вошел в дверь дворца. Рори и Мансур последовали за ним. На этот раз они вошли с противоположной от апартаментов Рори стороны, но коридоры были такими же длинными, а внутренних двориков было так же много. Когда они подошли к украшенной серебром двери (на двери у Рори украшения были всего лишь из бронзы), Баба сам открыл ее. В комнате было темно и пахло затхлостью, как там, куда никто давно не заходил.

Апартаменты моего отца, — объяснил Баба, подняв жалюзи и проведя всех на балкон, скрытый тонкой резьбой по дереву, дававшей возможность человеку, стоящему на балконе, наблюдать за тем, что происходит во дворе, при этом будучи невидимым. Но Баба не собирался прятаться сегодня вечером и раскрыл настежь все створки, чтобы ничто не мешало наблюдать за внутренним двором под ними. Это был такой же двор, как и под комнатой Рори, только побольше. Весь двор был окружен лортиком с колоннами, который бросал тень на ровный ряд дверей. В центре находился круглый бассейн с фонтаном. Вокруг не было ни души. Красноватый отблеск горящих факелов освещал все пространство, превращая струйки фонтанчика в жидкое пламя. Кроме брызг фонтанчика, не было ни звука, ни движения. В тишине Рори услышал, как открывается еще одно окно. На противоположном конце двора растворилась решетка, и он увидел очертания двух женщин в чадрах. Руки у одной были черные, а у другой белые. Они прошли сквозь раскрытые створки и стали на балконе.

Мансур показал на противоположное окно.

— Кто это сопровождает нашу мать? — спросил он Бабу.

— Магребская сука, породившая Хуссейна, — Баба показал на бледные руки. — Именно она спровоцировала весь заговор. — Баба сплюнул через перила. — Недолго ей осталось жить, но ей как раз полезно будет посмотреть на смерть Хуссейна, именно из-за нее это все и случилось.

Баба повернулся к Рори:

— Я не упиваюсь смертью своего брата Хуссейна, Рори. После Мансура я любил его больше всех на свете, потому что он был моим другом детства. Он выделялся во всем, но потом мы с ним разошлись. Он превратился в человека гарема, был под каблуком у матери, любимчиком своих женщин. Опиум, который он принимал ежедневно, чтобы доставить удовольствие своим женщинам, иссушил его мозг. Ох, Рори, какое несчастье родиться сыном султана. Лишь сильный человек способен не поддаться всем грехам, которые ему уготованы. Человек пресыщается плотскими удовольствиями и начинает думать только о еде и питье, о бедрах доступных девушек или о ягодицах молоденьких мальчиков. Помолись за меня Аллаху, чтобы я смог противостоять грехам, которые делают мужчину мягким, когда он предается им без удержу. — Он вдруг перестал говорить и повернулся в сторону одинокой фигуры, вошедшей во двор.

Рори узнал Хуссейна. Обнаженный и без тяжелых кандалов, он казался худым, как щепка, факелы бросали красноватые отсветы на его цвета слоновой кости кожу. Тело его было хорошо сложено и выглядело даже мощным, несмотря на худобу. Опиум, который он принял, придал блеск его глазам, но мощный афродизиак из шпанских мушек уже оказал свое воздействие, и когда он шел, фаллос, подобно стальному стержню, покачивался из стороны в сторону. Шаги его были медленными и неуверенными, и когда он достиг середины двора, то остановился, казалось, загипнотизированный ритмом фонтана. Он стал медленно поворачиваться, внимательно обводя глазами полумрак крытой галереи, потом поднял глаза вверх. Сначала он увидел двух женщин на балконе, и руки его инстинктивно опустились, чтобы прикрыть свою столь ярко выраженную мужественность. Хотя женщины были в чадрах, он узнал их.

— Мама! — Он заковылял по плитам двора, чтобы встать не посредственно под балконом. — Спаси меня, мама!

Женщина с белыми руками наклонилась вперед.

— О, сын мой! Я бы жизнь свою отдала за тебя, если бы это могло спасти тебя. — Она стала падать без сил, но крепкие руки темнокожей женщины подхватили ее и вернули назад к перилам.

— Тогда ты, Лалла Лалина, спаси меня, — он протянул руки к матери Бабы.

Она ничего не ответила ему, а только показала в противоположную сторону, туда, где стояли Баба с Рори и Мансуром.

— У меня нет власти в Сааксе. Только сам султан может спасти тебя.

— А так как я не спасу тебя, — ответил Баба, — молись Аллаху о спасении, но, если в твоей судьбе написано, что ты умрешь сегодня ночью, твои молитвы ничего не дадут. Если ты умрешь сегодня ночью, то так и было написано сорок дней назад у тебя на лбу. — Баба сильно перегнулся через перила. — Пусть Аллах смилостивится над тобой, Хуссейн. Я бы сжалился, если б все сложилось по-другому. — Голос его стал выше: — Бистака, бей в гонг.