Уильям Дитрих - Мятежная дочь Рима

Лонгин упрямо покачал головой. Да, это был крепкий орешек — явно не из тех, кто может забыть или простить, подобный характер была бессильна смягчить даже искалеченная нога. Похоже, он не привык кривить душой — такому, как Лонгин, и в голову не придет переложить вину одного человека на чье-то неумение командовать целой армией.

— Нет. Не было бы ее — не было бы и Марка. А не будь Марка, не было бы и попыток убрать Гальбу с глаз долой, а в результате, может, и война бы не вспыхнула. Это ведь из-за нее, из-за Валерии Арден Каратак совершенно потерял голову! А кончилось тем, что Гальба перехитрил нас всех!

— Гальбе бы цены не было при императорском дворе, — вздохнул я. Конечно, не слишком разумно отпускать подобные замечания, да еще имея дело с человеком, которого я почти не знал, но я не смог удержаться. Ничего не поделаешь, мысленно пожал я плечами, либо ты плетешь интриги в Риме, либо прозябаешь на задворках империи — последнее относилось ко мне самому. А то, чем я занимался, не более чем попытка скрыться, избежать того, что мне было мерзко. А вот Гальба в отличие от меня готов был шкуру с себя содрать, лишь бы выбраться из этого медвежьего угла.

— Потому что именно он должен был выиграть это сражение, а после купаться в лучах славы. В том-то и состояла гениальность его плана. Каратак, Марк Флавий, даже сам Гальба — все они были уверены, что находятся на пути к славе.

— Но для Марка и Ардена это был путь, который вел их в западню.

— Верно — и силки расставил на них не кто иной, как Гальба Брассидиас. — По губам Лонгина скользнула тонкая усмешка. — Все это время я был рядом с Марком и собственными глазами видел, как сработал план Гальбы. О, это был великолепный спектакль — я имею в виду сражение, — но каждый спектакль когда-то подходит к концу, верно? А когда закончился этот, некому было восторгаться им… все, что осталось, — это зловоние, исходившее от тех, кто пал во время него, да крики раненых.

Я невольно бросил взгляд на его искалеченную ногу.

— Ты тоже кричал?

— Думаешь, я помню?

Мы погрузились в молчание. Пропасть, разделявшая нас, та самая, на которую недвусмысленно намекал Лонгин во время нашей первой встречи, которую я когда-то отказывался признавать, теперь стала заметнее. То была пропасть, что отделяет девственницу — от распутницы, игру — от работы. Всю свою жизнь я имел дело с солдатами, но я был не с ними, а как бы за их спиной. Я появлялся после них: задавал вопросы, выяснял побуждения, а потом выносил решения по поводу того, чего, в сущности, не понимал.

Чего же они на самом деле стоили, мои отчеты?

— Каково это — готовиться к битве? — вырвалось вдруг у меня.

Похоже, вопрос мой не слишком удивил Лонгина. А может, он догадался, что я на самом деле хочу понять.

— Это как молитва, — терпеливо объяснил он. — Нет, я не имел в виду то, как молятся все нормальные люди… просто когда ты знаешь, что скоро битва, и готовишься к ней, ты как будто выполняешь своего рода ритуал, мысленно ты уже настраиваешься на нее. Не знаю, как там у других, но у меня это так. Мысли все время чем-то заняты. И руки тоже. Я же говорю, это ритуал. Сначала нужно проверить и наточить оружие. Потом поесть — лучше немного, так легче двигаться, а если во время битвы получишь рану в живот, меньше вероятности, кто загноятся кишки. Нужно отдать необходимые приказы, подбодрить своих людей — делаешь все это, а в голове все время вертятся разные мысли: как нужно действовать, когда начнется битва; что должны сделать твои люди и что должен сделать ты сам — перебираешь в памяти каждый удар, каждый выпад, каждый трюк, которому научился за эти годы, и так до бесконечности. Я как будто заранее видел, как все это будет — видел еще до того, как вступить в битву. Думаю, всему виной скрежет железа, который доносится со всех сторон, потому что все вокруг тебя точат мечи… и этот запах масла и кожи, и бряцание доспехов — все это преследует тебя, и от этого невозможно избавиться. Зато громких разговоров и смеха уже не слышно.

— Выходит, ты совсем не боишься?

— Почему? Какой нормальный человек не боится? Но ведь я солдат и, как каждый солдат, сам много лет назад выбрал свою судьбу. А солдат слишком занят, думая, как ему уцелеть, чтобы бояться, понимаешь? И потом, ты же знаешь, что ты не один, что рядом с тобой твои товарищи и что какой бы ни была их судьба, ты разделишь ее с ними. Все мы знаем, что жизнь любого из нас зависит от того, кто прикрывает твою спину, и это горькое и в то же самое время сладостное чувство сродни любви.

— Любовь? Это во время сражения-то?

— Война — это не только ненависть, инспектор. Война — это вроде причастия. Так сказать, причащение святых тайн.

— Адрианов вал! Вот он, Адрианов вал, Каратак!

Земля промерзла и звенела под ногами. Вода в мелкой речке Илибриум, петлявшей вдоль топкой трясины у подножия Вала, подернулась тонкой корочкой льда. Звезды скрылись за плотной пеленой серых облаков, а на рассвете пошел снег — падая редкими пушистыми хлопьями, он на короткое время укрывал пожухлую траву, чтобы почти сразу же растаять. Из тумана медленно выступал силуэт Адрианова вала — словно исполинское морское чудовище, выбравшись из пучины на берег, грозно смотрело на них пустыми глазницами бойниц, в то время как туловище и хвост его, извиваясь вдоль вершины горного кряжа, скрывались далеко за горизонтом. Верхушки римских сторожевых башен, вспарывая тучи, грозно упирались в самое небо. Но, как и обещал Гальба, все казалось вымершим. Ничто не говорило о том, что где-то там, позади Вала, есть люди.

— Славное утро для битвы, — одобрительно хмыкнул Лука, потягиваясь и покряхтывая, словно разминая кости. Дыхание его белым облачком пара вырывалось у него изо рта и таяло в воздухе. — И для поездки верхом сойдет, и для того, чтобы поохотиться!

— Сможем мы победить их? — очень тихо вырвалось вдруг у Ардена.

Лука покосился в его сторону.

— Самое время спросить! — буркнул он.

— До сих пор еще никому это не удавалось.

— В битве нет места сомнениям.

— Сомнения могут быть у любого.

— Да, только умный человек старается держать их при себе. Это все та женщина, Арден, это она лишила тебя уверенности в себе. И пока ты не вернешь ее назад, тебе не стать прежним. Одолей Вал и отыщи ее, черт возьми! А после как хочешь — женись на ней или убей ее, но стань снова тем, кем ты был до того, как она вошла в твою жизнь.

— Да… ты прав… — Но сможет ли он отыскать ее? А если даже найдет, что она скажет ему? Почему она бежала? От чего спасалась — от него? Или от войны? Впрочем, что толку сейчас гадать об этом — это все равно что пытаться разрубить огонь топором.

Арден снова и снова мысленно перебирал в голове свой план. Он помнил, что в каждой из двух крепостных башен, отстоявших на милю друг от друга, были ворота, через которые им придется прорваться, чтобы попасть внутрь. Одни — в стене, которую он едва мог различить сквозь плотную завесу тумана, а другие — позади небольшого форта, выступающего над южной частью Вала, словно уродливый чирей на теле. Прорваться через эти ворота, и вся Британия будет лежать у твоих ног, пронеслось у него в голове. И все разом изменится…